Дмитрий Быков - Последнее время

Юность смотрит в телескоп.
Ей смешон разбор детальный.
Бьет восторженный озноб
От тотальности фатальной.
И поскольку бытиё
Постигается впервые,
То проблемы у нее
Большей частью мировые,
Так что как ни назови —
Получается в итоге
Все о дружбе и любви,
Одиночестве и Боге.
Юность пробует парить
И от этого чумеет,
Любит много говорить,
Потому что не умеет.

Зрелость смотрит в микроскоп.
Мимо Бога, мимо черта,
Ибо это — между строк.
В окуляре — мелочовка:
Со стиральным порошком,
Черным хлебом, черствым бытом,
И не кистью, а мелком,
Не гуашью, а графитом.
Побеждая тяжесть век,
Приопущенных устало,
Зрелость смотрит снизу вверх,
Словно из полуподвала,—
И вмещает свой итог,
Взгляд прицельный, микроскопный,—
В беглый штрих, короткий вздох
И в хорей четырехстопный.

На одном берегу Окуджаву поют
И любуются вешним закатом,
На другом берегу подзатыльник дают
И охотно ругаются матом.

На одном берегу сочиняют стихи,
По заоблачным высям витают,—
На другом берегу совершают грехи
И совсем ничего не читают.

На другом берегу зашибают деньгу
И бахвалятся друг перед другом,
И поют, и кричат, а на том берегу
Наблюдают с брезгливым испугом.

Я стою, упираясь руками в бока,
В берега упираясь ногами,
Я стою. Берега разделяет река,
Я как мост меж ее берегами.

Я как мост меж двумя берегами врагов
И не знаю труда окаянней.
Я считаю, что нет никаких берегов,
А один островок в океане.

Так стою, невозможное соединя,
И во мне несовместное слито,
Потому что с рожденья пугали меня
Неприязненным словом «элита»,

Потому что я с детства боялся всего,
Потому что мне сил не хватало,
Потому что на том берегу большинство,
А на этом — отчаянно мало.

Первый берег всегда от второго вдали,
И увы — это факт непреложный.
Первый берег корят за отрыв от земли —
Той, заречной, противоположной.

И когда меня вовсе уверили в том
(А теперь понимаю, что лгали) —
Я шагнул через реку убогим мостом
И застыл над ее берегами.

И все дальше и дальше мои берега,
И стоять мне недолго, пожалуй,
И во мне непредвиденно видят врага
Те, что пели со мной Окуджаву.

Одного я и вовсе понять не могу
И со страху в лице изменяюсь:
Что с презреньем глядят на чужом берегу,
Как шатаюсь я, как наклоняюсь,

Как руками машу, и сгибаюсь в дугу,
И держусь на последнем пределе,—
А когда я стоял на своем берегу,
Так почти с уваженьем глядели.

…И если даже — я допускаю —
Отправить меня на Северный полюс,
И не одного, а с целым гаремом,
И не в палатку, а во дворец;

И если даже — ну, предположим —
Отправить тебя на самый экватор,
Но в окружении принцев крови,
Неотразимых, как сто чертей;

И если даже — вполне возможно —
Я буду в гареме пить ркацители,
А ты в окружении принцев крови
Шампанским брызгать на ананас;

И если даже — я допускаю,
И если даже — ну, предположим,
И если даже — вполне возможно —
Осуществится этот расклад,

То все равно в какой-то прекрасный
Момент — о, как он будет прекрасен!—
Я расплююсь со своим гаремом,
А ты разругаешься со своим,

И я побегу к тебе на экватор,
А ты ко мне — на Северный полюс,
И раз мы стартуем одновременно
И с равной скоростью побежим,

То, исходя из законов движенья
И не сворачивая с дороги,
Мы встретимся ровно посередине…
А это как раз и будет Москва!

Среди пустого луга,
В медовой дымке дня
Лежит моя подруга,
Свернувшись близ меня.

Цветет кипрей, шиповник,
Медвяный травостой,
И я, ее любовник,
Уснул в траве густой.

Она глядит куда-то
Поверх густой травы,
Поверх моей косматой
Уснувшей головы —

И думает, какая
Из центробежных сил
Размечет нас, ломая
Остатки наших крыл.

Пока я сплю блаженно,
Она глядит туда,
Где адская геенна
И черная вода,

Раскинутые руки,
Объятье на крыльце,
И долгие разлуки,
И вечная — в конце.

Пока ее геенной
Пугает душный зной —
Мне снится сон военный,
Игрушечный, сквозной.

Но сны мои не вещи,
В них предсказаний нет.
Мне снятся только вещи,
И запахи, и цвет.

Мне снится не разлука,
Чужая сторона,
А заросли, излука
И, может быть, она.

И этот малахитный
Ковер под головой —
С уходом в цвет защитный,
Военно-полевой.

Мне снятся автоматы,
Подсумки, сапоги,
Какие-то квадраты,
Какие-то круги.