Павел Лукницкий - Стихотворения

И всяких жизней эта жизнь мудрей,

И припадаю я к камням душой

И пью из хладной глубины покой.

И каменную нежность узнаю,

Неведомую ни в каком раю.

И все ясней, все слаще для меня,

Что нового уже не будет дня,

Что полный счастья, полный бытия,

Сам в черный камень превращаюсь я.

Гурзуф, 1925

* *

*

Два дня осталось мне пробыть у моря.

Как из ведра, проеденного ржою,

Вода - по каплям. Вытекут они

Из ржавой жизни. И она опять

Замрет - ненужной, звонкой и пустою.

И паутиной вытканное дно

Для сонных дум глухой могилой станет.

Два дня у моря... Драгоценных два.

А я из комнаты не выхожу, в постель,

Лицом в подушки, загнанный тоскою,

И вечер призрачный проходит без меня,

Лучами лунными скользя по травам,

Целуя пеной волн крутые берега,

И опьяняя горы виноградом.

Прохлада вечера меня не освежит,

Так душно в комнате, так яростны москиты,

И кровь так яростно стучит в виски.

О, только бы заснуть!.. А ранним утром

Пойти еще раз выкупаться в море,

Качаться долго в чистом изумруде,

Нырять сквозь толщу, глаз не закрывая,

И крабий взор поймав на глубине,

Потрогать камни мшистые на дне.

И выйти на берег холодным и соленым,

Раскинув руки, лечь на берегу,

И каждой порой бронзового тела

Пропитываться голубым теплом.

И так лежать, пока не надоест

(А надоест, наверное, не прежде,

Чем солнце низко склонится к горам!)

Тогда тропой скалистою и узкой,

Поверх неровной глиняной ограды

Обсаженной колючей ежевикой,

Направлю в горы я неторопливый шаг.

Еще немного выше... Горный ключ,

Журча в глубоко врезанной ложбинке,

Пересечет мне путь, и я остановлюсь,

Увидев острый, черный и высокий,

Причудливо растрескавшийся камень,

С которым будет грустно расставанье,

Которому я поверять привык,

Как другу лучшему, мои печали,

Который принял часть моей души,

Мои стихи выслушивая, имя

Моей любимой эхом повторяя,

И пряча меж своих расщелин слезы,

Что тайно пролил о любимой я...

Тот камень...

Но я слышу, входят,

По деревянной лестнице скрипучей,

Неугомонные мои соседи.

Они сегодня вечер провели

В кинематографе...

Гурзуф, 3 сентября 1925

* *

*

Гикнул ветер, и словно всадники

Волны на берег понеслись,

Так, что горы и виноградники

Темным стадом полезли ввысь.

А за ними ордою хмурою,

Пригибаясь на всем скаку,

Брызжа пеною, волны бурые

Пожирали пространств дугу.

И хлестали по крупам взмыленным

Злые молнии все звончей,

Луговой травой обессиленной

Гнулись стебли звездных лучей,

А когда это буйство дикое

Проглотил непомерный мрак

Билось ржанье, блеянье, гиканье,

Как взнесенный над миром флаг.

Лето,1926

* *

*

Я теперь тебя не забуду,

Мы повенчаны Черным морем,

Помнишь ты, как металась шлюпка,

Под летящим на нас норд-остом.

На корме ты тогда сидела,

Как Мария - звезда морская,

И твое волновалось платье

Словно розовый, легкий парус,

И, как птицы, дрожали весла,

У меня в руках одичалых,

И казалось мне невозможным

Одолеть крепчающий ветер.

Я отсюда скоро уеду,

Потому что люблю скитаться,

Потому что я стал покорным

Одинокой судьбе моей.

Но когда, где-нибудь, далеко,

Вдруг повеет такой же ветер,

Я тебя так ясно припомню,

Словно ты кометой была.

И тогда мне весело станет,

И на лодке я в море выйду,

Чтобы там из волны свинцовой

Мне блеснули глаза твои.

Геленджик, 1926

Ю Г

Хорошо живу я на земле,

Все тревоги отошли, все горе!

В лунной, чуть голубоватой мгле

Плещется так близко к сердцу море.

Лодки спят у пристани. Маяк

Пароходам якоря пророчит,

Залила зеленая струя

Самый затаенный угол ночи.

И уносит ветерок к горам

Лай собак и голоса людские,

Облачком они садятся там,

Закрывая звезды золотые.

И береговые огоньки

Зыблются, горя и потухая,

Словно крыльев ищут, так легки,

Так тоскливо им не в звездной стае...

А в кармане у меня - письмо,

Круг, совсем полярный, на конверте.

Как, любимая, ну как я мог

Близь тебя задуматься о смерти?

Так я счастлив, что могу сейчас

Прочитать при этом лунном свете

Несколько твоих коротких фраз,

Слаще мне они всего на свете!

И сейчас мне грустно лишь одно,

Что вот ты совсем не видишь юга,

Что, наверно, бьет в твое окно

Мглистая, скучающая вьюга,

Будто желтым ядом, налилась

Светом электрическим страница,

Над которой ты скользишь, склонясь

Превращенной в человека птицей.

Геленджик, 1926

В КОФЕЙНЕ

Где скалы чернеют круче,

У красного маяка,

Кофейня - листвой ползучей

Обведена слегка.

Хозяин - быка дородней,

Молчит, а во взоре злость:

Ведь я у него сегодня

Один единственный гость.

А мне без тех веселее,

Без тех, кому буря вмочь.

Турецкого кофе чернее

Сегодня море и ночь.

Падая, виснут волны

Сломанным, пенным крылом;

Соленою пылью полный,

Ветер летит вразлом.

И, тронув меня, танцуя,

Порывами мчится к звездам...

- И ложку почти пустую

Я подношу к губам.

А звезды качаются пуще,

Лишь та, что других светлей,

Закинула якорь в гущу

Кофейную чашки моей.

Ах... и мечта перебита...

По мрамору скрипнул поднос,

И грек, мой хозяин сердитый,

Остывшую чашку унес.

Новороссийск, 1926

* *

*

Разве может быть жаль времени?

Разве время - на весу ?

Я ведь жизнь мою на стремени,

Рысью быстрою несу.

Пусть и день и ночь в нелепицах

Проведем вдвоем с тобой,

Все чужое - пусть распеплится

Пережженной шелухой.

Ведь в каком-нибудь ущельице,

Где струясь, бурлит вода,

На часы любовь не делится,

Как и время - никогда!

7 сентября 1933

* *

*

Ночь в комнате - насыщенным раствором,

И тишина - такая, как на дне.

Но одиночество мое, скорее, - кворум

Всех голосов сошедшихся во мне.

Они еще, изнемогая, спорят,

Различными страстями взведены.

Но это - спор друзей, подобный водам моря,

Где лишь поверхность - разнобой волны,

8 декабря 1933

ВОДОЛАЗ

Покинув день соленый, ясный,

В темнеющую глубину

Он опускается бесстрастно

К еще неведомому дну.

Достиг... Скафандр его сдавили

Воды тяжелые круги,

И он в зеленоватом иле

Качает медленно шаги,

Исследуя и изучая,

К диковинам склоняет шлем,

Расщелины переступает,

Неустрашаемый ничем.

Я знаю: мудростью не сразу

Одиривает глубина,

Но все поэты - водолазы,

Плененные загадкой дна.

РЫБАКИ

Вот уж тринадцатая суббота

Занесена в судовой дневник.

Штурману трудно пером работать:

Старый к рулю и веслу привык.

Пенятся волны, мутнеют вгибы,