Андрес Робайна - Стихи

Оттуда, со страниц
книги, которая приоткрывается
в памяти, до меня долетает
шум деревьев в распадке между
отвесными склонами, где я бежал
по каменистой тропе
на закате, один, уходя все дальше от дома,
чтобы выцарапать на камне
под заговорщицким небом
собственные инициалы
и этим оставить знак
имени с его тайной.

А небеса повторяли
цвет земли.

Босыми ногами идя по земле, ступая
по лозам будущего ноябрьского вина,
по каменистому дну сухого распадка,
по лучам, которые впитывала земля.

Нога оставляла след
на поверхности мира, мараясь
в залитой светом глине. И окуналась в канаву,
чтоб слиться в одно со светом.

Ноги впечатывались в лучи.
Солнце было не больше
стопы человека.

Сириус или Капелла, Поллукс или Вега?

Сколько раз я видел ее, подрагивающую в высоте,
над горами, которые уже покрывала
ночная чаща, или, с руками под головой,
откинувшись навзничь
на августовский песок
неторопливой дюны, еще хранящей тепло,
и сколько раз мне хотелось
приоткрыть ее именем
азбучную тайну небес
и узнать то слово, которое выводили
снова затепленные светильни, ясную как день
тайну, начертанную запредельным огнем
на лучезарном выгибе подрагивающего неба.

Голоса в просеках света ниспадающие в средоточие
медлящих просек в глубине только этот свет
чеканящий неподвижные очертания только
сплетенные нити света живая скала в глубине голосов
неподвижных как скалы свет распластывается в
полете свечение соли и ожившей скалы
отшлифованных незамутненными голосами голосами
в новых просеках ego dormio полет купальщицы
между скалами медлящего звучанья это запел сам
полдень проблеск в морской глубине соткавший из
света глазок между скалами отшлифованных
очертаний каждый шаг был как голос каждый глаз
был как голос вздымая иссеченную светом воду ego
dormio над светом в хордовой лаве взморья голоса
словно те же хорды контур перехлестнутый край
исполинской чаши ego dormio земноводное которое
дышит светом голосом света тем временем как в
морской глубине свет вздымает кораллы скал
вздымает хоралы скал вычерченных голосами et cor
meum и вот et cor meum горы в расщелинах
хордовых голосов горы в расщелинах света
незамутненные воды простерты над узким
пространством в ловушках солнца которое полнит
высокие голоса а те рассекают воду за выгнутыми
горами висящими силой света купальщица застывает
над скалами задохнувшимся земноводным ego dormio
ego dormio et cor meum vigilat [1] Цитируется латинский текст Песни Песней (5:2) — «Я сплю, а сердце мое бодрствует». Его перекладывали на музыку многие композиторы барокко, в данном случае имеется в виду мотет Клаудио Монтеверди. (Здесь и далее -прим. перев.)

Еще раз эти голоса с их темной
и ясной песней. Как они смогли
с такой неукоснительностью снова
вернуться к средоточью — ликованью,

которому конца нет? Вновь и вновь
я ставлю ту же запись «Spem in alium» —
напев, преображенный высотой
в прозрачный голос, словно веет просто

дыханье, поглотив людскую страсть,
и словно голос просто отдается
течению, и это говорят
земля и небо, растворясь в звучанье.

Теперь ты знаешь: музыка открыта,
как рана, вознося тебя волной
неиссякающего к средоточью
тебя и мира, растворенных песней.

Неосязаемо сквозят миры,
как раны, и волна спадает с неба
на землю, от которой вновь и вновь,
восходит музыка, не иссякая.

Но, может быть, он все же иссякает,
хор этих звуков? Может ли иссякнуть
источник всякой ясности, откуда
до нас доходит всякий свет? Да, запись

заканчивается, но в нас гудит
беззвучная волна, и мы в потемках
квартиры словно слышим тишину
иную, тишину намного глубже,

волну истока в высоте миров.
Лишь тут я молча говорю: спасибо
за осязаемый, за несказанный
небесный хор, спасибо, Томас Таллис.

И так миновали дни. И годы.

И явилась Смерть, и прошла своей губкой
вдоль зарослей, и не осталось
никого из живых и даже полслова
ни об одном из живших.

Но в глубине все опять бурлило и закипало,
и вставали другие деревья,
и в пещерах роился свежий приплод,
и тканина не распускалась.

И они опять были здесь, со своей борьбой
и любовью, своей печалыо
и радостью, и каждый считал их единственными,
сотворенными для него одного,

а это было все то же, ведь жизнь на земле
появилась только из крика боли,
который издал Господь,
и, когда крик повторялся,
строй этой жизни воссоздавал не новый Голос,
а отзвук,
блуждавший туда и обратно,
от бездны к бездне.