Владимир Маяковский - Сборники стихотворений

попросят

одолжения ради простите такого-то

дурак-дядя,всегда ответ:

да! Керзон,

Пуанкаре,

и еще кто там?! Каждый из вас

пусть не поленится и, прежде

чем испускать зряшние ноты, прочтет

мое стихотвореньице.

1923

ВОРОВСКИЙ

Сегодня,

пролетариат,

гром голосов раскуй, забудь

о всепрощенье и воске. Приконченный

фашистской шайкой воровской, в последний раз

Москвой

пройдет Воровский. Сколько не станет...

Сколько не стало... Скольких - в клочья...

Скольких - в дым... Где б ни сдали.

Чья б ни сдала. Мы не сдали,

мы не сдадим. Сегодня

гнев

скругли

в огромный

бомбы мяч. Сегодня

голоса

размолний штычьим блеском. В глазах

в капиталистовых маячь. Чертись

по королевским занавескам. Ответ

в мильон шагов

пошли

на наглость нот. Мильонную толпу

у стен кремлевских вызмей. Пусть

смерть товарища

сегодня

подчеркнет бессмертье

дела коммунизма.

1923

БАКУ

Баку.

Город ветра.

Песок плюет в глаза.

Баку.

Город пожаров.

Полыхание Балахан.

Баку.

Листья - копоть.

Ветки - провода.

Баку.

Ручьи

чернила нефти.

Баку.

Плосковерхие дома.

Горбоносые люди.

Баку.

Никто не селится для веселья.

Баку.

Жирное пятно в пиджаке мира.

Баку.

Резервуар грязи,

но к тебе

я тянусь

любовью

более

чем притягивает дервиша Тибет,

Мекка - правоверного,

Иерусалим

христиан

на богомолье.

По тебе

машинами вздыхают

миллиарды

поршней и колес.

Поцелуют

и опять

целуют, не стихая,

маслом,

нефтью,

тихо

и взасос.

Воле города

противостать не смея,

цепью оцепеневших тел

льнут

к Баку

покорно

даже змеи

извивающихся цистерн.

Если в будущее

крепко верится

это оттого,

что до краев

изливается

столицам в сердце

черная

бакинская

густая кровь.

1923

МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ

Дело земли

вертеться. Литься

дело вод. Дело

молодых гвардейцев бег,

галоп

вперед. Жизнь шажком

стара нам. Бегом

под знаменем алым. Комсомольским

миллионным тараном вперед!

Но этого мало. Полками

по полкам книжным, чтоб буквы

и то смяло. Мысль

засеем

и выжнем. Вперед!

Но этого мало. Через самую

высочайшую высь махни атакующим валом. Новым

чувством

мысль будоражь!

Но и этого мало. Ковром

вселенную взвей. Моль

из вселенной

выбей! Вели

лететь

левей всей

вселенской

глыбе!

1923

НОРДЕРНЕЙ

Дыра дырой,

ни хорошая, ни дрянная немецкий курорт,

живу в Нордернее. Небо

то луч,

то чайку роняет. Море

блестящей, чем ручка дверная. Полон рот красот природ: то волны

приливом

полберега выроют, то краб,

то дельфинье выплеснет тельце, то примусом волны фосфоресцируют, то в море

закат

киселем раскиселится. Тоска!.. Хоть бы,

что ли,

громовий раскат. Я жду не дождусь

и не в силах дождаться, но верую в ярую,

верую в скорую. И чудится:

из-за островочка

кронштадтцы уже выплывают

и целят "Авророю". Но море в терпенье,

и буре не вывести. Волну

и не гладят ветровы пальчики. По пляжу

впластались в песок

и в ленивости купальщицы млеют,

млеют купальщики. И видится:

буря вздымается с дюны. "Купальщики,

жиром набитые бочки, спасайтесь!

Покроет,

измелет

и сдунет. Песчинки - пули,

песок - пулеметчики". Но пляж

буржуйкам

ласкает подошвы. Но ветер,

песок

в ладу с грудастыми. С улыбкой:

- как все в Германии дешево!валютчики

греют катары и астмы. Но это ж,

наверно,

красные роты. Шаганья знакомая разноголосица. Сейчас на табльдотчиков,

сейчас на табльдоты накинутся,

врежутся,

ринутся,

бросятся. Но обер

на барыню

косится рабьи: фашистский

на барыньке

знак муссолинится. Сося

и вгрызаясь в щупальцы крабьи, глядят,

как в море

закатище вклинится. Чье сердце

октябрьскими бурями вымыто, тому ни закат,

ни моря револицые, тому ничего,

ни красот,

ни климатов, не надо

кроме тебя,

Революция!

1923

МОСКВА - КЕНИГСБЕРГ

Проезжие - прохожих реже.

Еще храпит Москва деляг.

Тверскую жрет,

Тверскую режет

сорокасильный "Каделяк".

Обмахнуло

радиатор

горизонта веером.

- Eins!

zweil!

dreil!

Мотора гром.

В небо дверью

аэродром.

Брик.

Механик.

Ньюбольд.

Пилот.

Вещи.

Всем по пять кило.

Влезли пятеро.

Земля попятилась.

Разбежались дорожки

ящеры.

Ходынка

накрылась скатертцей.

Красноармейцы,

Ходынкой стоящие,

стоя ж

назад катятся.

Небо

не ты ль?..

Звезды

не вы ль это?!

Мимо звезды

(нельзя без виз)!

Навылет небу,

всему навылет,

пали

земной

отлетающий низ!

Развернулось солнечное это.

И пошли

часы

необычайниться.

Города,

светящиеся

в облачных просветах.

Птица

догоняет,

не догнала

тянется...

Ямы воздуха.

С размаха ухаем.

Рядом молния.

Сощурился Ньюбольд.

Гром мотора.

В ухе

и над ухом.

Но не раздраженье.

Не боль.

Сердце,

чаще!

Мотору вторь.

Слились сладчайше

я

и мотор:

"Крылья Икар

в скалы низверг,

чтоб воздух - река

тек в Кенигсберг.

От чертежных дел

седел Леонардо,

чтоб я

летел,

куда мне надо.

Калечился Уточкин,

чтоб близко-близко,

от солнца на чуточку,

парить над Двинском.

Рекорд в рекорд

вбивал Горрб,

чтобы я

вот

этой тучей-горой.

Коптел

над "Гномом"

Юнкере и Дукс,

чтоб спорил

с громом

моторов стук".

Что же

для того

конец крылам Икариным,

человечество

затем

трудом заводов никло,

чтобы этакий

Владимир Маяковский,

барином,

Кенигсбергами

распархивался

на каникулы?!

Чтобы этакой

бесхвостой

и бескрылой курице

меж подушками

усесться куце?!

Чтоб кидать,

и не выглядывая из гондолы,

кожуру

колбасную

на города и долы?!.

Нет!

Вылазьте из гондолы, плечи!

100 зрачков

глазейте в каждый глаз!

Завтрашнее,

послезавтрашнее человечество,

мой

неодолимый

стальнорукий класс,

я

благодарю тебя

за то,

что ты

в полетах

и меня,

слабейшего,

вковал своим звеном.

Возлагаю

на тебя

земля труда и пота

горизонта

огненный венок.

Мы взлетели,

но еще - не слишком.

Если надо

к Марсам

дуги выгнуть

сделай милость,

дай

отдать

мою жизнишку.

Хочешь,

вниз

с трех тысяч метров

прыгну?!

Berlin, 6 сентября,1923 г.

КИЕВ

Лапы елок,

лапки,

лапушки... Все в снегу,

а теплые какие! Будто в гости

к старой,

старой бабушке я вчера