Арсений Голенищев-Кутузов - Гашиш. Рассказ туркестанца (В стихах)

«Спеши, мой яхонт драгоценный,
Ко мне, ко мне! Я здесь одна;
Тревогой грудь моя полна.
Я жажду наслаждений новых,
Безумных, молодых страстей.
Я ускользнула от очей
Эмира евнухов суровых,
Чтоб убежать с тобою в даль.
Ужель тебе меня не жаль?
Я молода… не в силах доле
У старика скучать в неволе;
Возьми меня, люби меня.
Ты смел и молод — я твоя!»

И та, чей голос соловьиный
Меня так чудно призывал,
Явилась мне, и стан змеиный
К груди с весельем я прижал.
Меня отталкивали руки.

«Боюсь… ступай…» шептал язык,
«Не уходи», с улыбкой муки

Молил откинувшийся лик.
Я видел взор сердито-нежный
Сквозь сеть опущенных ресниц:
Пылал он страстию мятежной,
Как туча, полная зарниц!
Я чуял сердца трепетанье
(Так голубь бьется молодой
В когтях орла, еще живой)…
И жгло меня любви дыханье,
Как вихрь пустыни, в страшный час,
Когда, играя и кружась,
Самум с полудня налетает
И караваны заметает
Горячей пылью…

Чудный сон!

Как дым мгновенный, скрылся он.
В волнах нежданных тьмы глубокой
Призыв промчался одинокий,
Прощальный, беспомощный стон!
И страх пред местию жестокой
Внезапно душу обуял…
То было краткое мгновенье;
Но непостижное мученье
Я в то мгновенье испытал!
Темницы тесной мрак и холод,

Терзанье пытки, жажду, голод,
Неумолимый гнет оков…
Казалось мне — рои клопов
Въедались в плоть мою; землею
Я был засыпан с головою [1] Среднеазиатские деспоты сажают преступников в зиндан — тесную подземную темницу, наполненную клопами. ;

Я погибал!

И вдруг на миг,

Среди ужасного мечтанья,
Во мне проснулся луч сознанья;
В кофейне я услышал крик:
«Вяжи его!» — и в то ж мгновенье
Я навзничь с грохотом упал,
И кто-то руки мне связал, —
И вновь насмешки, брань и пенье…
Но скоро в вихре новых дум
Исчез земли презренный шум.

И чую я — крылья растут за плечами,
Орлиные крылья! И тучи кругом
Таинственно шепчут, несутся клубами…
Вдруг молнии блеск, оглушительный гром…
И мчусь я в пространстве, обвитый грозою,
Любуяся с неба далекой землею.
Там лентой сребристою вьется река,
В ней так же, как в небе, бегут облака!
Склонившись на берет, аул одинокий
Задумчиво дышит прохладой волны,
А справа и слева по степи широкой
Пасутся киргизских коней табуны—
И вижу я в дымке степного тумана—
Торжественно движется цепь каравана.
Мне слышится шорох песчаных зыбей,
Шаганье верблюдов и ржанье коней;
Цветистой, сверкающей, длинною цепью
Плывут, извиваясь над желтою степью,
Лениво колеблясь, взрывая пески,
И ярко на солнце белеют тюки;
А черные кони, как черные тучи,
То медлят, то мчатся, послушно-могучи.
Вот близится всадник…
Отец мой, отец! Тебя я узнал!
Посмотри, твой птенец,
Давно от гнезда непогодой отбитый,
Тобою, быть может, уже позабытый
Опять отыскался… Тебя он зовет,
К тебе он летит… Но бесплоден полет:
Скрывается призрак степного обмана
И нет уж верблюдов, коней, каравана…

Безлюдно все снова вокруг.
Не бьются усталые крылья,
С уныньем и стоном бессилья
На землю я падаю вдруг.

И снова один
Средь мертвых равнин
Лежу на песке
В безмолвной тоске,
А хищник степной,
Орел, надо мной
Летает, кружит,
В глаза мне глядит—
И, страхом объят,
Я понял тот взгляд:

Он говорил с насмешкою спокойной:
Усни, усни недвижным, мертвым сном!
Пусть солнца луч в степи пылает знойной:
Накрою я тебя своим крылом.

Зачем держать в уме пустые грезы?
Зачем блестит в глазах твоих слеза?
Я съем твой ум, я выпью твои слезы,
Я выклюю ненужные глаза.

Мятежные волнуют сердце страсти—
Я сердце отыщу в груди твоей
И выну вон, и разорву на части:
Оно умрет для горя и страстей!

И зверь придет, прожорливый и смелый,
И хлынет дождь, и ветер набежит;
Над грудою костей сухой и белой
Вновь солнца луч веселый заблестит.

Но и тогда тебя я не покину:
И день, и ночь, орел сторожевой,
Я стану криком оглашать равнину
И охранять костей твоих покой!

Я молча внимал.
Орел подлетал
Все ближе ко мне…
Но вдруг в тишине

Дрогнула степь, поднимается ропот,
Шум и оружий бряцанье, и топот.
Вижу: несутся, как ветер легки,
Всадники… Враг!.. Ты творишь ли молитвы?
Сабли их остры; как лес, бунчуки
Подняты, вьются, предвестники битвы.
«Полно, товарищ, покоиться, встань!
Верному ль время терять за мечтами?
Вот тебе конь и оружье; за нами
Ты поспеши на великую брань.»

С края земли,
В знойной пыля,

Звук,
Стук

Слышен в дали.
То не обман,
Бьет барабан,

Там
К нам

С западных стран
Вышли полки,
Блещут штыки.

В строй!
В бой!

Близки враги!

И кони с весельем заржали, и в сечу
Быстрее крылатых, погибельных стрел
Помчались неверным гяурам навстречу…
И сталь засверкала, и бой загудел.
Вихрь пыли и крови взвился над землею:
Мелькают в нем головы пестрой толпою,
Горящие очи, иссохшие губы,
Страданьем и злобою сжатые зубы,
В крови распростертые стройные станы,
Предсмертные взоры и смертные раны…

Но вот, перегнувшись на белом коне,
Неведомый воин несется ко мне:
Блестит его сабля, звенят его шпоры, —
То русский, то враг!
Наши встретились взоры…
Грозя мне, привстал он на легком седле;
Уж вижу морщины на старом челе,
Наряд боевой и на бляхах насечку,
И красные ноздри коня, и уздечку…
Мгновенье — и бой загорится на смерть.
Я дрогнул… Взглянул на далекую твердь:
Там, с пристальным взглядом, зловеще унылый,
Над битвой парил Азраил длиннокрылый;
Казалось, он в битве кого-то искал…
Нашел — и, сраженный, с коня я упал!
И конь мой, испуган, взвился надо мною,
Как буря, дыша и гремя в вышине;
Взвился, покачнулся и черной скалою
Внезапно застыл. И почудилось мне,
Что неба достиг головой он косматой,
Что бой раздавил он, что грудью подъятой
Затмил лучезарное солнце. Вокруг
Все тенью ночною покрылося вдруг
И звезды блеснули, и месяц далекий,
Серпом перегнувшись, в лазури глубокой
Новиснуд, янтарною тучкой обвит.
Гляжу — то не конь надо мною стоит.
То дикий утес при луне серебристой
Вздымается гордо стеной каменистой.
Он дремлет… Но сумрак окрестный гудит,
Гудит голосами, и плеском, и ревом…
Все громче и громче! И в ужасе новом
Я вспрянул, взглянул — верь ты мне иль не верь, —
Но целое море, щетинясь, как зверь,
Объемля всю землю от края до края,
Мильонами волн и дымясь, и сверкая,
Бежало, как войско на приступ, ко мне.
Я кинулся с воплем к отвесной стене,
Но зверь-океан нагонял меня; вот
К скале он прихлынул, скалу он грызет,
Взметает и пену, и брызги, и пламень…
Дрожащей рукой ухватившись за камень,
Не в силах от пропасти глаз отвести,
Висел я в пространстве. Одежды мои,
Как крылья подстреленной птицы, метались,
Мне били в лицо, трепетали и рвались…
И видел я праздник подводных духов:
Они веселились в пучине просторной;
На каждой волне прыгал карлик проворный,
Бил в бубны, коверкался на сто ладов,
Плевал на меня в вышину и смеялся,
Нырял и опять на поверхность являлся;
И видел я глубь океана, и рыб
Чешуйчатых, малых, больших и громадных,
Вертлявых и пестрых, холодных и жадных,
Стадами бродивших средь пенистых глыб.
Все выше и выше вздымались те глыбы,
Все ближе и ближе являлись мне рыбы.
Уж карлы, скача на упругих волнах,
Руками старались поймать мои ноги;
Лишь месяц далекий, не зная тревоги,
Все ярче и ярче блистал в небесах
И звезды спокойно мерцали в лазури,
Где нет ни морей, ни утесов, ни бури!
И слышал я стоны пародов земных
С полудня, с полночи, с заката, с востока, —
Все гибло в кипящих пучинах морских,
Все звало на помощь Аллу и Пророка!
Но черная туча на небе взвилась,
Как призрак, махая краями одежды;
И скрылись звезды, и месяц погас—
Последняя искра, последней надежды;
И грянул впотьмах над вселенною гром,
И голос победный послышался в нем: