Александр Введенский - Том 2. Произведения 1938–1941

32. «Где. Когда» *

Черновой автограф; рукопись местами испорчена. Впервые опубликовано в английском переводе R. К. Milner-Gulland'a в 1972 г.[74] (из ошибок укажем только забавный перевод «Ночу!» как in the night).

Произведение датируется но воспоминаниям Е. В. Сафоновой, которой Введенский читал его в свой последний приезд из Харькова, временем до конца лета 1941 г.

«Я вспоминаю термин, введенный Л. Липавским, — „свидетельские показания“. Под этим термином мы понимали личные, очень интимные тексты, которые, несмотря на свою исключительную субъективность и интимность, имеют вне- или надличное значение. Пример такого текста — молитва скопцов, прощающихся о миром перед актом оскопления. Привожу начало прощании: „Прости небо, прости земля, прости солнце, прости луна, простате звезды, простите озера, реки и горы, простите все стихий небесные и земные…“ (Розанов В. Темный лик. СПб., 1911, С. 81. — Кельсиев, III, 139) …Из заключительного раздела — Когда — становится ясным, что он — это Александр Иванович Введенский. Не случайно и повторение — замена прямой речи косвенной: Я забыл попрощаться с прочим, то есть он забыл попрощаться с прочим . Здесь автор как бы намекает, что он — это „я“, Александр Иванович Введенский. И дальше анонимность он продолжают раскрываться: Все эти шестерки, пятерки — Введенский был очень азартен и играл в карты; Всю ту — суету — последние годы, живя в Харькове, вдали от своих четырех, а с 1938 года трех оставшихся друзей (см. № 38 и примеч. к нему. — М. М.), он был очень одинок, как он говорил это Т. Липавской — пятому другу. Всю рифму. Которая была ему (Александру Ивановичу) верная подруга, как сказал до него Пушкин. Ах, Пушкин, Пушкин, тот самый Пушкин, который жил до него (до Александра Ивановича). Аноним он раскрыт здесь полностью. И в конце стоит: Неё . Это всё трагический конец жизни Александра Ивановича Введенского, конец, который он предчувствовал и ждал, и который вскоре наступил.

„Где. Когда“ лучшая или одна из лучших вещей Введенского, наравне с пьесой Потец (№ 28) и Разговорами (№ 29). И одновременно это — „свидетельское показание“ последних месяцев, может даже дней его жизни в ожидании момента смерти, когда, по его слонам, возможно чудо: Оно возможно потому что смерть есть остановка времени („Серая тетрадь“, № 34). „Где, Когда“ — это „свидетельское показание“. Оно так понятно и близко каждому потому, что каждого ждет это чудо: остановка времени » (П. С. Друскин [114]).

Еще в большей степени, чем Элегия, произведение является как бы ретроспективным путеводителем по поэтическому универсуму Введенского, мотивы и образы которого воспроизведены здесь в прощальном взгляде самого поэта, предчувствовавшего, по словам близких, надвигающуюся гибель.

Название «Где. Когда» условно. Введенским озаглавлены соответственно обе части произведения. Заглавия эти, по первому слову каждой части имеют, несомненно, концептуальное значение Zeitraum'а, оцененного sub specie mortis.

— Где он стоял опершись на статую. — Подобные незавершенные предложения, начинающиеся словом «где», определяют структуру «Зверинца» Хлебникова; подобные же структуры, начинающиеся с «где», перешли из черновиков 2-ой строфы Элегии . (№ 31) в текст 3-ей. образуя анаколуф. О грамматических эллипсах у Введенского см. примеч. к № 30 (карт. 7). В «Где. Когда» грамматическая эллиптичность (другие примеры ниже) приобретает концептуальное значение в связи с категориями умолчания, воздержания (см. ниже).

— Он сам обращался в статую. — Наряду с мотивом превращения, трансформации у Введенского (трансформации в поэме Кругом возможно Бог , № 19, С. 140 и примеч.; в Куприянове и Наташе , № 20; превращение предмета в Госте на коне , № 22, см. примеч.; превращение отца в детскую косточку в пьесе Потец , № 28, а во фрагменте № 39 солдата Аз Буки Веди в отца и др.) отметим фольклорный мотив окаменения (см. ниже: он цепенеет… леденеет… каменеет ), превращения в столб, статую и т. п. (Лотова жена, Ниобея) — ТЬ. Mot. D. 231.

— Прощайте тёмные деревья… — Ср. подобное же прощание в шестом Разговоре (№ 29.6), где герой прощается, в частности, с воздухом. Прослеживаются также и фольклорные мотивы, — ср. цитируемую Н. С. Друскиным во вступительном примечании прощальную молитву скопцов, а также прощание Адольфа, непокорного сына, с миром перед казнью в любимом Введенским «Царе Максимилиане» А. Ремизова (Пб., 1920. С. 49).

— Прощайте тёмные деревья, Прощайте скалы полевые… — Реминисценция стихотворения Пушкина «Простите, верные дубравы! / Прости, беспечный мир полей…» (1817).

— …куда-нибудь когда-нибудь уезжать. — Роль неопределенно-отрицательных, местоименных, адвербиальных и других подобных конструкций в этом тексте с его установкой на умолчание, воздержание чрезвычайно велика. Ср. ниже: как он бывало или небывало выходил на реку… он прикидывает в уме, что было бы если бы он увидал и море… обдумали, что могли… Что же он сообщает… Ничего… Что же он возражает… Ничего… небольшое количество последней радости… Имело ли это море слабый вид орла. — Нет оно его не имело… не то дикари не то нет… дикари, а может и не дикари… и т. п.

— …скалы полевые… — В связи с вопросом о «звезде бессмыслицы» в этом произведении (см. соображения Я. С. Друскина по поводу Элегии — примеч. к № 31) заметим, что о нем достаточно широко представлены всевозможные модели семантически затрудненных сочетаний — от необычных полевых скал (ср. «камни полевые», — Иов, 5, 23) до глагольных конструкций, описывающих голод с бабочками, мучение (героем) туч или объятие им тропы и т. п. Все они характеризуются, может быть, каким-то своеобразным оттенком непредсказуемости, недетерминированности в большей степени, чем подобные модели в его предшествующих произведениях.

— …концы трав, — Ср. в контексте обоих фрагментов вершины трав в Сутках (№ 27).

— …бежит судьба, бежит беда. — В том же 1941 г. Д. Хармс пометил в принадлежавшей ему небольшой книге «Искатель непрестанной молитвы», составленной из выдержек из «Добротолюбия» фразу, которая стала ключевой для последнего года его жизни: «зажечь беду вокруг себя».

— …дубов распугивал толпу, / дубов гробовый видел дом… Сочетание дубы — гробы появляется в Очевидце и крысе (№ 24), в эсхатологическом контексте — в поэме Кругом возможно Бог (№ 19, с. 151). Мотив дубов, дерева сакрального par excellence, с его фольклорно-мифологической семантикой «главного дерева», семантикой, связанной с бессмертием и т. п., играет существенную роль в поэтическом универсуме Введенского (ср. дорогу, обсаженную дубовыми деревьями в Последнем Разговоре ).