Василе Александри - Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница

После ухода Каракуди я стал отбирать из редакционного портфеля материал для рождественского номера. Поглядим, что можно выжать при помощи ножниц — этого гидравлического пресса редакции.

«Искусство без тенденций и тенденциозность в искусстве », или «Тенденциозное искусство и тенденциозность без искусства» — шестьдесят пять страниц с продолжением — эстетическое исследование жгучей актуальности!

«Роль печати как четвертой силы в современном конституционном государстве » (боже правый!) — семьдесят семь страниц, конечно, с продолжением…

«В безлюдной пустыне высшего света » — повесть; в ней сто страниц министерского формата, написанных мелким, четким почерком без единой подчистки и помарки. Это нельзя сдавливать гидравлическим прессом: здесь надо сохранить каждый слог, каждую запятую. Мы дадим начало в рождественском номере, а продолжение в следующих номерах; выйдет около тридцати двойных подвалов — настоящая находка для редакции! Отличная повесть!

«В безлюдной пустыне высшего света» — история деревенского мальчика, который после длительного учения на родине и за границей становится светилом науки, видным профессором в Бухаресте. Возвышенная душа, полная высоких порывов, иллюзий и идеалов, как у каждого выходца из деревни; он ищет взаимопонимания в высшем свете, куда вводит его один друг — скептик. Напрасно, это — прогнивший мир. Маски на лицах, коварство в сердцах! Фальшь и румяна, плесень и полировка!

Разочарованный этим торжищем, герой отправляется на отдых в родное село, где он так давно не был. Там в нем пробуждаются святые воспоминания детства. Ласково лепечут ему о них родительская избушка, мельница, ручеек, колокола, бубенчики, позвякивающие, когда коровы возвращаются вечером в село; потом тропинки, перелески, холмы, долины, солнце, луна, звезды, песни диких и домашних птиц; наконец, дождевые капли, шелест ветра, аромат свежескошенного сена и т. д.

Очарованный этими восхитительными впечатлениями, однажды, в воскресенье на гулянье, он встречает здоровую крестьянскую девушку Някшу, румяную, как пион, ненакрашенную, ненапудренную, не умеющую говорить по-французски и танцевать бостон и кекуок, но говорящую на чистом румынском языке, благоухающем фольклорным ароматом, девушку, отплясывающую хору и бэтуту, брыул и киндию [146] …хору и бэтуту, брыул и киндию … — румынские народные танцы. так, что земля дрожит, переплясывающую всех деревенских парней, пришедших даже из соседних сел специально для того, чтобы с ней потанцевать…

Герой, охваченный «внутренним порывом», делает ей комплимент — она, вспотевшая, дает ему пощечину; он пытается ее обнять — она лупит его кулаком по лицу; он хочет ее поцеловать — она кричит: «Эй! будь ты…» — и толкает его так, что он летит в придорожную канаву. Он поднимается, потрясенный и просветленный, тяжело вздыхает, приводит себя в порядок и немедленно отправляется к отцу Някши — деду Оанча Туряткэ, старому чистокровному румыну, умному и веселому, известному своими шутками и прибаутками на шесть верст в округе, — и просит руку его дочери.

Все это красиво, потому что естественно и логично! То, что называется «молниеносная любовь», более понятно в селах, чем в городах, так как поселяне еще не знакомы с громоотводом. После некоторого капризного сопротивления дочери старик, конечно, соглашается. Далее следует описание пышной свадьбы с подробным перечислением всех старых и столь оригинальных румынских народных обычаев. Герой обретает счастье.

— Уф! Наконец-то я избавился от грязи высшего света!

Говоря это, он пытается при всех обнять новобрачную.

— Не лезь… а то смажу… — говорит застенчивая Някша, отстраняя пылкого жениха ударом кулака в бок.

Гости смеются, а мудрый старик дед Оанча Туряткэ понимающе улыбается и шепчет:

— Вишь, как его разбирает!

Этим на сотой странице заканчивается прекрасная повесть… слишком быстро!.. Жаль!

Конечно, я не из тех, кто доволен сам собой… Я достаточно хорошо понимаю, какими скромными способностями меня наделила муза, предначертав мне высокоответственную карьеру, возложив на меня великую миссию румынского публициста.

Но, несмотря на это, я никогда не чувствовал в левой стороне груди сосущего червячка зависти (как бывает у других). Слава богу! В моем сердце таится много недостатков, но никогда не было места для подобной змеи!.. И все же я чувствую неизъяснимую печаль, когда вижу стопу листов министерского формата, чисто и мелко исписанных. Почему и мое перо не может скользить не спотыкаясь, пересекая бесконечные белые поля? Почему я не могу не переводя дыхания, разом одолеть несколько дестей бумаги? Почему, о жестокая муза, рука моя не может излить бурные потоки и водопады прозы?

Пока я предавался печальным размышлениям, вошел мокрый, как щенок, симпатичный молодой человек — наш литературный сотрудник, пишущий под псевдонимом «Пиколино», — мальчик, прекрасно воспитанный в доме родителей на французской литературе. Он только через год закончит гимназию, еще не достиг совершеннолетия, но необыкновенно талантлив. С какой легкостью и быстротой подбирает он рифмы!

Когда он в первый раз, смущаясь, принес мне несколько стихов, настоящих жемчужин, я спросил его: «Enseigne-moi, jeune homme, où trouves-tu la rime?» [147] «Объясните мне, юноша, где вы находите рифму» (франц.).

Он не задумываясь ответил мне скромно, но изумительно верно: «La rime, cher patron, et mon souci minime!» [148] «Рифма, дорогой патрон, меня волнует меньше всего!» (франц.)

— Пиколино, дорогой, я только что о вас думал. Специальный рождественский номер с одной прозой — это кулич без изюма. Прошу вас, не можете ли вы настрочить поскорее два-три стишка?

— Сейчас будет сделано, господин директор, они почти готовы.

И щупленький поэт, повесив шляпу и плащ, подул на свои тоненькие пальчики и, примостившись на углу стола, спиной к печке, начал работать. Я слышал только, как перо царапало бумагу, словно мышь, грызущая что-то в подполье.

Меньше чем через полчаса поэт преподнес мне три горсти изюма во вкусе модернизма.

— Браво, молодой фаворит грациозной музы поэзии! Ваши стихи прекрасны. Надеюсь, что наш кулич выйдет хоть куда [149] Маловероятно, что читатели помнят эти строки, напечатанные в «Возмущении нации», которая давно перестала существовать. Поэтому мы считаем необходимым опубликовать пробу пера нашего скороспелого литературного сотрудника. Бездна Хоть ты и любишь, все ж я знаю — И грудь сжимается моя, — Меж нами бездна, нет ей краю, Ведь я — не ты, а ты — не я. И нам с тобой любовью страстной Той не заполнить пустоты… Любить, любимая, напрасно — Ведь ты — не я, а я — не ты. .