Василе Александри - Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница

На следующий день за пиками конвоя
Гарцует государь, округу беспокоя, —
Рабы, чтоб срыть межу, пригнали шесть волов,
Упряжка тянет плуг — грозу чужих лугов…
Ярка и зелена захваченная нива.
Но травы и цветы на ней дрожат ревниво,
Но замер в вышине и жаворонка звон,
Свинцовой тучею затянут небосклон.
Холодный барский плуг свою работу начал,
Как раной — бороздой злодейство обозначил,
И дрогнула душа истерзанной земли
От ран, которые ей плугом нанесли!
Так срезана межа двух близких нив на стыке, —
Идет проклятый плуг — и ненависти крики
Над свежей бороздой витают все смелей:
То вопль проклятия украденных полей!

Все дальше пахари незваные шагают,
Но вдруг румынка им дорогу преграждает —
Печальная краса! Сурова и статна,
С ребенком на руках не движется она…
Бестрепетно стоит она перед волами
И громко говорит, а очи мечут пламя:
— Ты всех нас, государь, ограбить захотел,
Присвоить пожелал наш нищенский надел?
Коль не трепещешь ты перед небесной карой,
Пусть сына моего задавит плуг твой ярый,
Чтоб целый мир тебя убийцею назвал! —
Кладет сокровище она. Плуг злобный стал,
А белые волы взирают на ребенка
С привычной кротостью — и тот смеется звонко.

Жестокий властелин кричит: — С дороги прочь! —
Уж хрипнуть грешник стал, орать ему невмочь;
Но руки на груди упрямо мать скрестила
И в гневе праведном опять заговорила:
— Нет, лучше уж ему дитятей умереть,
Чем в жалкой нищете расти, мужать, стареть!
Веди же плуг — и пусть о сыне я заплачу, —
Ты свой надменный нрав с ним закопай в придачу! —
Разгневан государь, взял бич и, в свой черед,
Волов строптивых сам бичом ужасным бьет.
Но паром своего дыхания, нежданно,
Недвижные волы прикрыли мальчугана.
И жаворонок песнь понес в лазурь опять,
И плакать начала растроганная мать.
Звереет государь, злодея душит злоба:
— Ну, так на борозде погибнете вы оба! —
Он бросился на мать… Уже бичом взмахнул…
Но у межи, в кустах, какой-то ропот, гул,
То ярость мщения, мужицкий клич могучий,
Покорность рухнула, гнев встал свинцовой тучей,
Толпа крестьянская шагает все быстрей —
Так приближается на крыльях ветра змей!
Шагают мужики… Захватчики, бегите!
За ваши все грехи сторицей заплатите!
Крестьяне вам за все готовятся воздать!
Впрягут в ярмо — и плуг вы повлечете вспять!
……………………………………………………….
Бегут грабители… Свет солнца с неба льется…
— Бегут! — ревет толпа, а мальчуган смеется.

Я сказал свирели, что в траве лежала:
— Кем ты на лужайке брошена, свирель?
Ты молчишь, а прежде радостно звучала,
Нежно выводила ласковую трель.

Так, еще не согнут лет тяжелой ношей,
Нежным и влюбленным был и я, поэт,
Но теперь молчу я, молодостью брошен,
Как свирель, в которой песен больше нет.

— Что ж, — свирель сказала, — пробил час печали,
Пробил час заката, но не спорь с судьбой:
В молодости дойну славно мы играли —
Этого под старость хватит нам с тобой!

Когда все расцветает и все вокруг ликует,
Когда все веселятся и светел ясный день,
Одно уныло сердце, страдает и тоскует
И рвется к дальним нивам родимых деревень.

Мое тоскует сердце в невыносимой боли,
Душа поет, страдая, исхода нет тоске,
Измученное сердце томится как в неволе,
Душа изнемогает в скитаньях, вдалеке.

Родимую долину хочу увидеть снова,
Услышать плеск хрустальный прозрачного ручья,
Бродить по лабиринту средь сумрака лесного,
Увидеть все, что в детстве любил так нежно я.

Хотел бы я, как прежде, в долине той укромной
Крестьянские хатенки приветствовать опять
И снова приобщиться к их жизни мирной, скромной,
Их радости простые и горести встречать.

Хотел бы я построить среди родной долины
Такой же деревенский уютный, тихий дом,
Я из окна смотрел бы на дальние вершины,
Где тучи громоздятся и громыхает гром.

Хотел бы я увидеть в цветах родное поле,
Что для меня соткало дни счастья и любви,
И слышало мой голос мальчишеский на воле,
И видело все игры, все шалости мои.

Там средь родного поля журчащей речки ропот,
Там певчих птиц концерты в лесной глухой тиши,
Ритмичный шелест листьев, как чей-то нежный шепот,
Будили томный отклик в мечтах моей души.

Да, был бы я счастливым, когда бы очутился
На родине любимой, к родной земле припал
И пламенною мыслью, как в юности, стремился
Осуществлять мечтаний высокий идеал.

И даже смерть, чей облик и страшное явленье
Пугает всех живущих, как воплощенье зла,
Меня б там усыпила легко, как сновиденье,
И к облакам и тучам в мечтах перенесла!

Над Трансильванией многострадальной, [16] Над Трансильванией многострадальной… — До 1918 года Трансильвания, населенная в основном румынами, входила в состав Австро-Венгерской империи.
В рабство попавшей, — месяц печальный.

Глянуть на бедную месяцу стыдно,
Спрятался в тучах, чтоб не было видно.

Хория гордо сидит на вершине,
Как на коне, на седом исполине.

А погребенные в тучах Карпаты
Мысль в громовые влагают раскаты.

— Сердцем велик я, — гром громыхает, —
Только душа его больше вмещает.

Слышится голос горы-великана:
Стал он владыкою горного стана.

— Тысячи лет я стою, величава,
Будет его долголетнее слава.

Вышла луна из-за туч, как царица…
Хории лоб под луной серебрится,

Словно венцом он увенчан прекрасным;
Свет отливает то желтым, то красным…

Кружат орлы над вождем яснолицым:
Зевсом он кажется царственным птицам.

В полночь, в сиянье лучистого нимба,
Мечущим молнии сверху, с Олимпа.

Чтоб изошли вы желчью, пишу вам эти строки!
Вас, жалкие ублюдки, погрязшие в пороке,
Клянет мое перо.
Пусть, как клеймят скотину железом раскаленным,
Разящий гнев мой выжжет стихом окровавленным
На вашем лбу тавро.