Василе Александри - Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница

Три сына было у отца.
И все три сына были взяты
В один и тот же день в солдаты.
А он молился без конца,
Чтоб сыновья остались живы
Под градом из свинца.

Неделя за неделей шла.
И наконец известно стало.
Что знамя грозных турок пало,
Что в битве вырвана была
Победа доблестью геройской
Румынского орла.

Приказ правительство дало,
И напечатала газета,
Что те, кто начал службу с лета,
Домой вернутся. Время шло —
И стали приходить солдаты
В родимое село.

Он ждал — вот-вот придут втроем…
Но ни один не возвращался.
Он терпеливо дожидался,
А радость угасала в нем,
И мысли в голове роились —
Страшнее с каждым днем,

И не хватило силы ждать,
Но он по-прежнему молился.
Никто из тех, кто возвратился,
Не смог о детях рассказать.
Тогда поехал он в казарму,
Чтоб самому узнать.

С ним говорил старик капрал.
Спросил: «Отец, кого вам надо?»
Был первенцем любимым Раду,
И первым Раду он назвал.
«Погиб он в битве. Он под Плевной
Геройской смертью пал».

Давно предчувствовал бедняк.
Что Раду нет уже на свете.
Когда ж слова услышал эти,
Не мог поверить им никак.
Не мог поверить, чтобы Раду
Одел могильный мрак.

«Да будет проклят недруг злой!
А Джеордже где?» — «Он под Смырданом
Убит турецким ятаганом».
«А Мирча где? Последний мой?!»
«И Мирча под крестом дубовым
Лежит в земле сырой».

И, онемев, отец эастыл.
Глаза смотрели в землю тупо.
Казалось, видел он три трупа
Своих детей на дне могил.
Стоял он, как Христос распятый,
Без воли и без сил.

Сдавила грудь его тоска.
Он вышел. Ноги не держали.
А губы имена шептали…
Стон вырвался у старика,
И слепо шарила по стенам
Костлявая рука.

Он брел вперед — куда-нибудь,
В пространство глядя скорбным взором,
Потом на камень под забором
Присел немного отдохнуть.
Упала голова седая
Безжизненно на грудь.

Никак не мог понять отец…
А солнце в небесах пылало,
Потом клониться ниже стало
И закатилось наконец.
Он все сидел на сером камне,
Недвижно, как мертвец.

Шел франт, и нищий брел с сумой,
Пролетки плыли в клубах пыли,
Солдаты строем проходили…
Он все не мог уйти домой.
А губы горестно шептали:
«Все трое, боже мой!»

На зорьке слышу свист бича
И вижу — к хате два быка
Идут себе, мыча.
Я… я сидела у станка,
Узнала бич издалека,
Взглянуть украдкой на дружка
Вскочила сгоряча!

Всю пряжу спутала, хоть брось!
Окно разбила… Жду его,
Аж сердце занялось!
Ума, знать, нету своего!
Чего хотела?.. Ничего,
Спросить лишь — только и всего, —
Как ночь ему спалось…

А он — чудной! Схватил меня
И целоваться лезет вдруг
При всех, средь бела дня!
Рванулась у него из рук,
Браню его, хоть он и друг.
Такой был, право, перепуг!..
Теперь жалею я…

Когда же я обратно шла,
Босую ногу у дверей
Об гвоздь ободрала…
Да пусть!.. А парень всех милей…
Теперь, жалей я не жалей,
Ему, по милости моей,
Работа тяжела!

Даль еще кругом смеется.
На полянах средь кустов
Стайки кружатся дроздов,
Но неслышно ночь крадется
Из лесов.

Овцы загнаны в овчарни.
Слышен мерный скрип колес —
Тяжело ползет обоз.
На лугу кончают парни
Сенокос.

Вот уж засинели дали.
Женщины с водой бредут.
Девушки с полей бегут,
Выше юбки подобрали
И поют.

Дети бросили возиться
И кричать наперебой.
Вот домой бегут гурьбой.
Над печами дым клубится
Голубой.

Постепенно утихает
Шум вечернего села.
Кончив все свои дела,
Люд усталый засыпает.
Ночь пришла.

Облака на небе тают.
Спит селенье в тишине.
Не блестит огонь в окне.
Лишь собаки хрипло лают
И во сне.

За холмом — полоска света.
Ярче, ярче — вот она!
Поднимается луна,
Словно ясный лоб поэта,
Дум полна.

Мягким колокольным звоном
Старый бор сосновый полн.
Еле слышен ропот волн,
И чернеет над затоном
Старый челн.

Ветер набегает реже,
И воды застыла гладь.
Людям можно мирно спать:
Тихо в небе на земле же —
Благодать.

Лишь любовь не спит, волнует,
Дразнит юные сердца:
Тайно встретясь у крыльца,
Милый милую целует
Без конца.

Жил царь когда-то молодой.
Он подлецов лишал богатства,
Теснил тиранов, веря в братство,
Пресек насилье и разбой.
Но два князька, беснуясь в злобе
И двух других подговори,
Схватили юношу царя
И погребли в глухой чащобе.

А чтоб палаческий палаш
Страшил предавшихся печали,
Власть поделив, они сказали:
«Преступен был гонитель наш!»
Попы обрушили проклятье
На тех, кто вспоминал о нем;
Карался пытками, огнем
Надевший траурное платье…

И к месту, где почил герой,
Никто, никто пути не знает, —
Сам ад от взоров ограждает
Его могилу вечной тьмой.
Не проникают к той могиле
Ни скорбный плач, ни яркий луч.
Ни ветерка там… Лес дремуч,
Немые сосны тайну скрыли.

И лишь порой, когда зарю
Настигнет туча грозовая,
Из бездны молния, сверкая,
Слетает к спящему царю.
И кажется, что царь убитый
Оковы тьмы готов стряхнуть,
Что бог указывает путь
К могиле, временем забытой.

Настанет час — огонь небес
Сразит неправду вековую,
Пожар разгонит тьму ночную,
Заговорит, пылая, лес.
Восстанет в пламени багряном
Царь, молнии разящей брат,
И распахнет дорогу в ад
Его исчадиям — тиранам.

«Я дам тебе прямой ответ:
Прошу, оставь мечту о музах,
Ведь ты бездарнейший поэт
Здесь, в Сиракузах!
Трохей хромает, ямб убог,
Бессвязен стих, ужасен слог».

Но Дионисий [72] Дионисий I Старший — тиран Сиракуз (432–367 гг. до н. э.). не внимал,
С Аяксом схожий в злобе ярой,
Он запер критика в подвал
Под башней старой.
В Гомера тучи стрел мечи,
Но если он монарх, — молчи!

В короне плох любой поэт,
Но, кто поэтом стал на троне,
Тот — гений. И сомнений нет,
Что и в Нероне,
Когда он при смерти хрипел,
Не кесарь, но артист скорбел.