Антология - Поэзия Латинской Америки

В этот чае, несомненно, подрастает ребенок.

И я слышу, как бьется сердечко,
вижу глаза — прекраснее сказки;
а он взрослеет, приходит к познанью,
но обломок молнии пересечет его взгляд,
ибо всем наплевать на растущую жизнь,
и любовь затерялась,
как ребенок на улице…

Волны бурные, вцепившиеся в гривы
табуна ветров, смятеньем обуянных,
в час, когда среди рассыпавшихся молний
в горней кузнице гигантский молот бьет по наковальне.

Волны бурные под клочьями нависших
беспокойных туч, что в сумерках холодных
окровавленные медленно дымятся.
Мутных глаз грядущей ночи потаенные обводы.

Волны бурные, что страсти злых чудовищ
укрывают, шумно двигаясь и пенясь
в час, когда надрывным басом шторм заводит
дикую эпиталаму, величание вселенной.

Волны бурные, чьи ломаные гребни
к берегам далеким судорожно мчатся
и рыданьями глухими нарушают
ледяной, суровой ночи равнодушное молчанье.

Волны бурные, пронзаемые килем
и воителя могучим острым взором,
где Дорога Лебедей в кипящих недрах
тускло светится, встречая грозного Царя Морского.

Хотя на щите пробитом кровь полыхает, как зарево,
хотя не закончен меча его стремительный взмах,
но мрак необоримый уже проникает в глаза его,
и мужественная песня оборвалась на устах.
На суку двое воронов со взорами ненасытными
расправили сильные крылья, что мертвенно черны,
и ночь встрепенувшихся крыльев глаза, как день, слепит ему,
и к бледному горизонту уносятся вещуны.

Меч кровавый, меч разбитый…
Конь небесный красной гривой день-деньской метет его,
запылившийся, как идол, высоко в горах забытый,
как поверженное божество.

В смертоносном лязге стали и в безумных кликах воинов
слышно карканье и виден круг неспешного полета:
двое неземных посланцев, двое вещих черных воронов
к богу на плечи садятся и нашептывают что-то.

За судном легкокрылым
следую наудачу;
слышу, как ветры рыдают в снастях корабельных,
вижу, как чайки садятся на мачту.

Рыбы на киль, со скрежетом режущий волны,
тусклые взоры уставили;
их чешуя от солнца на мелкие части дробится;
белая пена вскипает под черными их хвостами.

Слежу беспокойно,
как скалы скрываются за горизонтом.
Блуждает взор мой
в бескрайнем царстве водном.

Странствующая Венера, ты — сладострастия стражница.
Тебя не знает в лицо, но предан тебе мореходец.
Странствующая Венера…
Он грезил с тобою вместе, быть может.
За белокурой Венерой он быстрый корабль
вел вдоль берегов, седых от туманов и инея.
На бронзу его загара с надеждой взирали
глаза ее серо-синие.

За черной Венерой корабль он вел
вдоль выжженной солнцем пустыни,
и легкие, как теня, эбеновые руки
шею его обхватали.

Странствующая Венера, на берегу его ждешь ты.
Может быть, баядерой ты обернуться хочешь?
Искусна ли ты в любви?
Тебя не знает в лицо, но предан тебе мореходец.

Всплыли в тиши одиночества
мечты в виденья зыбкие,
и контуры ах таинственные
вычерчиваются в дымке.

Однажды ветер ветку
с куста цветущей розы
сорвал, унес в болото
и прямо в омут бросил.

Вмиг расступилась волны,
и трепетную розу
болото засосало
в голодную утробу.

Лишь листья над водою
остались плавать сиро,
покрывшись илом черным
и став чернее ила.

Но в час, когда таится
весь мир во сне глубоком,
струится запах розы
над мертвенным болотом.

В этот вечер тревоги неясной,
Кларибель,
под зарей холодной и красной,
Кларибель,
снова я люблю тебя страстно,
хотя все мне твердит: — Напрасно! —
Кларибель!

Подхватило ветра дыханье,
Кларибель,
твое имя, словно рыданье,
Кларибель,
но напрасно мое ожиданье —
не сойдемся мы на свиданье,
Кларибель!

Этим голосом кличет разлука,
Кларибель!
Нет печальней, хрустальней звука,
Кларибель!
В нем тоски терпеливая мука,
неразлучности нашей порука,
Кларибель!

Горы круты, бездонны пучины,
Кларибель!
Перейду ль я речные стремнины,
Кларибель?
Одолею ль морей глубины,
доберусь ли до снежной вершины,
Кларибель?

Время шло, и о том, что было,
Кларибель,
ты, наверное, позабыла,
Кларибель!
Но мечта — упрямая сила:
верю я — ты меня любила,
Кларибель!

Горький хлеб мне дарован судьбою,
Кларибель, —
это память о нас с тобою,
Кларибель!
Неразумное и дорогое,
наше прошлое вечно со мною,
Кларибель!

В самоцветах то утро мне снится,
Кларибель, —
ты пришла, моя чаровница,
Кларибель!
Милый идол, дитя и царица,
снег и роза, звезда и зарница,
Кларибель!

Где-то птица исходит песней —
«Кларибель!»
Ты прелестна, нельзя быть прелестней,
Кларибель!
И в руладах певуньи безвестной
слышен плач и смех твой чудесный,
Кларибель!

Ты звенишь, как напев затаенный,
Кларибель,
моей жизни, тобой потрясенной,
Кларибель;
бьет из раны, тобой нанесенной,
яркий свет и мед благовонный,
Кларибель!

Речь моя — ручей аромата,
Кларибель, —
в ней гвоздика, и мускус, и мята,
Кларибель,
стойкой миррой она богата,
ей неведом урон и утрата,
Кларибель!

Только злая колдунья-беда, —
Кларибель! —
выжгла в сердце: — Ушла навсегда
Кларибель! —
Для меня никогда, никогда
не взойдет моей жизни звезда —
Кларибель…