Павел Васильев - Сочинения. Письма

Как ты живешь, милая? Жалуешься на то, что скучно! Ничего, Галька, скоро увидимся. Вот роди мне сына или дочку, а там весна, лето…

Наша — весна, наше — лето, наша — жизнь! Чудачка, чего тебе унывать, — вот мне гораздо тяжелее, сама знаешь, почему, а все-таки мне хочется любить жизнь, тебя, весну, новые ботинки, которые мне подарили. Между прочим, замечательные ботинки — черные, нью-йоркские — прелесть прямо! <���…>

P. S. Я тебе приказываю не волноваться и быть счастливой.

27 марта 1933 г. Москва

Милая моя Галина!

Ради Бога, прости, что так долго я тебе не писал. Прости меня, моя милая. Видишь ли, в чем дело… Не успел я приехать в Москву, как услышал о довольно неприятной для меня вещи. А именно: конфисковали № «Нового мира» из-за моей поэмы, т<���ак> ч<���то> успело разойтись лишь 100 экз. журнала.

Само собой, и книжка моя тоже задержалась выходом. Всё это, вместе взятое, сделало меня чрезвычайно популярным в литературных кругах, но Боже упаси от такой популярности!

Ты представляешь, сколько у меня теперь хлопот, неприятностей и т. д.

«Песня…» все же выходит отдельным изданием, но ограниченным тиражом в 500 экз. в изд<���ательстве> «Федерация».

Вообще упорно хотят из меня сделать нечто вроде «гласа народа».

Как ты живешь, милая? Несмотря на всю сумятицу, я очень часто — всегда — думаю о тебе и о ребенке, который, если Бог даст, будет таким же хорошим, как ты.

Вот очень скоро я разделаюсь со всеми делами и приеду в Омск. От тебя я получил два письма адресом на Евгению. Это очень-очень хорошие письма, и они меня очень-очень поддерживают и трогают меня, моя милая.

Я тебя страшно люблю, Галя, и ты, пожалуйста, ни о чем не беспокойся, Галя.

Никогда и ни за что по отношению тебя не сделаю гадкого поступка.

Ни о каких Гронских речи быть не может!

Ах, Галя, я часто думаю о нашем ребенке и молю Бога, чтобы он не наказал меня и не обидел моего сына или дочь. Самое большее буду в Москве еще недели две, а потом выеду к тебе.

А ты не волнуйся, жди меня, думай обо мне. Мои дела вообще-то очень хороши, несмотря на конфискацию «Нового мира». Не выезжаю я в Сибирь только потому, что жду получки больших денег. Как только их получу, так и выеду. Ну, моя милая, дорогая моя Галочка, до скорого свидания. Скоро будет весна, Галина! Хорошо тогда будет!

Крепко тебя целую.

Поцелуй маму, папу и всех остальных за меня.

Не грусти, будь умницей.

Твой, навсегда твой

Павел.

Да, деньги я послал и послал телеграмму. Тут из-за них скандалу было.

Между 28 марта и 3 апреля 1933 г. Москва

Здравствуй, дорогая Галька!

Ты права — в Москве весна в полном разгаре и народу много. Ты соскучилась по Москве. Скоро увидишь ее! Вот роди только, окрепни немного, а там вместе с треском приедем в Москву. Впрочем, если у меня дела будут особенно хороши, т. е. если этот сезон окончится для меня триумфально, как я по некоторым данным рассчитываю, то мы будем жить в провинции, как делают все порядочные люди, и в Москву приезжать только время от времени. Так хочется мне.

Ты говоришь: приезжай к 5 апреля. Дорогая, вероятно, я приеду позже, т. к. надо устроить поэму, окончить ее, сдать в «Н<���овый> м<���ир>» и в издательство, кроме того, я начал лечиться, и это закончить тоже необходимо.

Милая Галька! Ведь я тебя очень люблю, очень по тебе тоскую и так желаю снова быть с тобою рядом!

Я страшно боюсь, как бы что-нибудь не случилось с тобой, с ребенком. Сразу же после рождения телеграфируй.

<���Павел>

18 апреля 1933 г. Москва

Здравствуй, Галина!

Поздравляю с рождением дочери. Целую тебя крепко.

Двадцать шестого апреля я получаю билет и двадцать восьмого выезжаю в Омск. Дам телеграмму. В случае задержки тоже дам телеграмму. Но вперед предупреждаю, что, во-первых, пробуду в Омске по многим обстоятельствам не больше двух-трех недель, с тем, конечно, чтобы снова побыстрее вернуться в Сибирь, и, во-вторых, по возможности, привезу мало денег — хорошо, если найду.

Зато привезу тебе шелку, ситцев и башмачки — я сейчас прикреплен здесь к распределителю Совнаркома. Привезу сладостей.

Так бы я хотел вообще уехать отсюда в Сибирь навсегда, но — увы — «Соляной бунт» (новая моя поэма), старые грехи и деньги не позволят мне этого сделать.

Итак, не волнуйся, жди меня, береги ребенка, чтобы я, когда приехал, видел его здоровым, целуй всех наших.

Да, прочитай в «Литературной газете» о моем вечере в «Новом мире». Сейчас на меня здесь страшная мода.

Следи за «Правдой», где будет обо мне статья, и за «Литературной газетой» — тоже статья и стихи.

Целую тебя тысячу раз твой и навечно твой

Павел.

P.S. «Нов<���ый> мир» с «Бунтом» выйдет через две недели.

18 апреля 1933 г.

Москва.

22 марта 1934 г. Москва

Милая Галина!

Миллион раз собирался послать тебе письмо. Много раз садился писать и бросал, потому что чувствовал — выйдет сплошная мерзость (ведь как я перед тобой виноват!).

Галюсик, верь не верь — несмотря ни на что, я все-таки только одну тебя люблю, и рано или поздно (я постараюсь, поскорее) мы будем вместе.

Раза два я чуть не уехал к тебе, но договора, болезнь удерживали меня за плечи!

Галюсик, добрый мой, завтра 23 гоя иду в Оргкомитет и прошу командировать в Новосибирск. Может быть, вырвусь. Дорогая, я почти уверен, что выеду в Сибирь, но боюсь обещать наверное, мало ли что может случиться, — нечего волновать и мучить тебя зря.

В смысле денег, я, конечно, подлец. Пропиваю массу, а посылаю тебе мало. Пропойца несчастный. Сегодня послал тебе 150 р., на днях вышлю еще и, если смогу, то очень много.

Не сердись, Галина! Не изменяй мне, а то мне будет очень горько. Не обращай внимания на то, что я тебе не отвечаю, — пиши мне, я люблю и целую твои письма.

Как живет дорогая дочь моя Наталья Павловна? Скоро ли я поцелую ее в губки, ножки и ручки? Галька, милая, верь мне хорошему и не верь мне плохому. Я люблю тебя, Галька!

Пиши мне, торопи меня ехать к себе, я ведь тебя иногда и слушался.

Целую. Павел.

22 марта 34 г.

Москва.

<���На половинке листа> : Мои советы: <���Оторвано>

<���Нарисован профиль П. Вас. ручкой >: Это не я (автопортрет!).

Мы, Павел Васильев, любим Галину!

30 апреля 1934 г. Сталинабад

Прошу бригаду не исключать меня из своего состава за безобразный скандал, который я учинил в присутствии товарищей Лахути и Айни в момент сильнейшего опьянения и который имел политическую окраску.

Глубоко раскаиваюсь в этом поступке, недостойном писателя Советского Союза, и даю твердое обещание, что это в последний раз.