Булат Окуджава - У Гааза нет отказа

Гааз устроил тюремные библиотеки- первые в России и неведомые в других странах - в каждую партию ссыльных снабжал книгами.

Он сочинил и издал несколько брошюр с "добрыми наставлениями и советами", которые дарил заключенным и их родственникам.

Доктор Гааз организовал две школы для детей заключенных: и для безнадзорных подростков, которых обычно полиция просто отправляла в Сибирь. Большинство арестантов были неграмотные или полуграмотные крестьяне и городские бедняки, Он не только лечил, снабжал пищей, одеждой, букварями и добрыми советами, но нередко бывал еще и ходатаем по делам бесправных. С 1829 до 1853 года он подал несколько сотен жалоб и прошении и в 142 случаях ему удалось достичь благоприятного пересмотра дел.

Гаазу приходилось нередко с величайшими усилиями и унижениями преодолевать жестокое равнодушие или прямую враждебность полиции и конвоя, косность и невежество тюремных чиновников, сословные предрассудки, недоверие завистливых коллег.

В 1822 году, когда он был назначен "штадт-физиком", то есть главным врачом города Москвы, на него писали жалобы и доносы врачи и фельдшеры, которым он досаждал "придирчивым педантизмом", требуя, чтобы в больницах ежедневно мыли полы и убирали ретирады (уборные), еженедельно сменяли постельное белье и чтобы врачи следили за приготовлением доброкачественной пищи, не допуская злоупотреблений и обкрадывания больных.

Инспектор министерства Добронравов писал губернатору: "Доктор Гааз находится не в здравом душевном состоянии, что видно из того, что он отдает свое жалованье уволенному предшественнику". Этот донос был основан на фактах. Гааз считал, что его предшественник был уволен несправедливо, по ложному доносу, и, будучи семейным человеком, отцом троих детей, нуждается в деньгах больше, чем он сам, холостяк, в то время еще сравнительно состоятельный.

Чиновники, ведавшие больницами, открыто возмущались тем, что им приходится подчиняться "какому-то сумасшедшему немцу", уверяли, что нелепый чужестранец ничего не смыслит и не может смыслить в московских делах.

Отвечая на такие обвинения и упреки, Гааз в 1826 году писал инспектору Министерства здравоохранения: "Уже 20 лет, как посвятил я все свои силы на служение страждущему человечеству в России, и если через сие не приобрел некоторым образом право на усыновление, как предполагает господин инспектор, говоря, что я иноземец, то я буду весьма несчастлив".

Начальник войск "внутренней стражи" (то есть конвойных и охраны) генерал Капцевич, старый гатчинец, воспитанник Аракчеева, 8 января 1833 года докладывал министру внутренних дел московскому генерал-губернатору о "пререканиях и затейливости" доктора Гааза, который, "утрируя свою филантропию, затрудняет только начальство перепискою и, уклоняясь от своей обязанности напротив службы, соблазняет преступников, целуется с ними. Мое мнение: удалить доктора от сей обязанности".

Он требовал удалить Гааза из Комитета попечительства тюрем, отстранить его от руководства тюремными больницами и запретить ему "самовольно вмешиваться в распоряжений начальства пересыльных тюрем и конвойных офицеров".

Были и еще такие же рапорты и донесения. Капцевич снова и снова уверял власти, что Гааз "возбуждает арестантов безрассудно утрированной филантропией".

Это обвинение звучало весьма нешуточно. В те годы московские тюрьмы переполняли тысячи заключенных. Через пересыльные тюрьмы на Воробьевых горах и на Волхонке проходили все осужденные на ссылку и каторгу, отправляемые в Сибирь из городов северной, западной и средней России. Арестанты с юга или юго-запада направлялись в Самару и Саратов. За год в среднем через Москву проходило 4300-4500 ссыльнокаторжных и примерно столько же "бродяг", которых вели "не в роде арестанта", но тем не менее в кандалах к месту жительства. Именно вели. Перевозить ссыльных поездами и пароходами начали только в шестидесятые годы.

Герцен писал, вспоминая о своем друге и однодельце Соколовском:

"Если бы доктор Гааз не прислал бы Соколовскому связку своего белья, он зарос бы в грязи".

Послушаем Герцена еще: "Доктор Гааз был преоригинальный чудак. Память об этом юродивом и поврежденном не должна заглохнут в лебеде официальных некрологов, описывающих добродетели первых двух классов, обнаруживающиеся не прежде гниения тела...".

Гааз ездил каждую неделю в этап на Воробьевы горы, когда отправляли ссыльных. В качестве доктора тюремных заведений, он имел доступ к ним, он ездил их осматривать и всегда привозил с собой корзину всякой всячины, съестных припасов и разных лакомств: грецких орехов, пряников, апельсинов и яблок для женщин, Это возбуждало гнев и негодование благотворительных дам, боящихся благотворением сделать удовольствие, боящихся больше благотворить, чем нужно, чтобы спасти от голодной смерти и трескучих морозов.

Но Гааз был несговорчив и, кротко выслушивая упреки за "глупое баловство преступниц", потирал себе руки и говорил: "Извольте видеть, милостивый сударинь, кусок хлеба, крош им всякий дает, а конфетку или апфельзину долго они не увидят, этого им никто не дает, это я могу консеквировать из ваших слов, потому я и делаю им это удовольствие, что оно долго не повторится".

Гааз жил в больнице. Приходит к нему перед обедом какой-то больной посоветоваться. Гааз осмотрел его и пошел в кабинет что-то прописать. Возвратившись, он не нашел ни больного, ни серебряных приборов, лежавших на столе. Гааз позвал сторожа и спросил, те входил ли кто, кроме больного? Сторож смекнул дело, бросился воя и через минуту возвратился с ложками и пациентом, которого он остановил с помощью другого больничного солдата. Мошенник бросился в ноги доктору и просил помилования. Гааз сконфузился.

- Сходи за квартальным,- сказал он одному из сторожей.- А ты позови сейчас писаря.

Сторожа, довольные открытием, победой и вообще участием в деле, бросились вон, а Гааз, пользуясь их отсутствием, сказал вору:

- Ты - фальшивый человек, ты обманул меня и хотел обокрасть. Бог тебя рассудит... а теперь беги скорее в задние ворота, пока солдаты не воротились... Да постой, может, у тебя: нет ни гроша, вот полтинник; но старайся исправить свою душу: от бога не уйдешь, как от будочника!

Тут восстали на Гааза и домочадцы. Но неисправимый, доктор толковал свое: "Воровство - большой порок: но я знаю полицию, я знаю, как они истязают,будут допрашивать, будут сечь; подвергнуть ближнего розгам гораздо больший порок; да. и почем знать, может, мой поступок тронет его душу!" ("Былое и думы").

Ф. Достоевский воспринимал мир и людей чаще всего по-иному, чем А. Герцен, во многом был ему прямо противоположен.

Имя доктора Гааза появляется в первоначальных набросках к "Преступлению и наказанию" как обозначение темы разговоров. "Там собрание... Разговор. Гас"; "Разговоры у студентов... О Гасе". "...Уединился.., стал мрачный, пошел к Разумихину. Гас."