Николай Тихонов - Полдень в пути

А он, как бог, всеведущ и незнаем,
Незримо всюду: в небе, в рудниках,
В своем дворце, для всех недосягаем,
Он блеск и тьма, надежда, счастье, страх.

Форты и рынки, пастбища и троны
В его руках — и власти нет конца,
И смотрит он надменно, благосклонно,
С презрительной усмешкой хитреца.

Но близок день, но близок час возмездья,
Сгорит дворец, и рухнет небоскреб —
Рабочих звезд великие созвездья
Осветят гроб, банкира страшный гроб.

На всех путях преграды вихрь поставит
И в городах, и в небе, и в воде,
К какой тогда неведомой отраве
Он прибежит в последней череде?

И доллары покатятся, как кости,
И отзвенят в окаменевшем рту,
И смерть, как тюк, его костяк подбросит
И, засмеявшись, кинет в пустоту.

Тебе я посвящаю этот стих,
Который похвалить ты не обязан.
Тебе, прекрасному, как тот жених,
Что не любил еще ни разу.

А все ведут века невест:
Свободу, бурю радостей лукавых,
Тебя не выкурил из трубки Геркулес
Затяжкой крепкой пороха и славы.

Тебя не выдавил его ботфорт
Из чрева гнило-синего болотца,
Куда заброшен старенький топор,
Каким он ставил первые воротца.

Где кости моряка, который рот
Забыл закрыть при громовом ударе,
Когда его услышал галиот
Салютный бас из пасти Хирвисари?

Ты сотворен тяжелою рукой,
И мыслью ты мозолистой украшен,
Вот почему ты величав и страшен,
И я люблю, что ты такой.

О, усмехнись же и ответь мне: нет!
Я знаю, сероглазый демон,
Пускай не каждый житель твой поэт,
Но каждый камень твой поэма!

Приплыл ли в челне я дырявом,
Сошел ли с небес по сосне,
Пришел ли я с поля, где травы
Сочатся весенней отравой,—
Мое утвержденье — во мне.

Как облако облака шире,
Как море моря синей,
Плывут в расцветающем мире
Воскрылия песни моей!

Заката тлеющим пожаром
Горит кораблик вырезной,
А я разбившимся Икаром
Плыву, качаясь над волной.

Но лишь в приветливые гроты
Меня, печалясь, вносит вал,
С одной мечтой, с одной заботой
Встает в душе моей Дедал.

И вновь он мечет страшный жребий,
И вновь велит идти рискнуть,
Прорезать путь в глубоком небе,
В грудь солнца — радостную грудь.

Я пью тот зов, манящий вышним,
Я алчу блещущих высот,
Но незаметно и неслышно
Мой разум в бездну упадет —

И снова я перед пожаром,
Перед закатной тишиной,
И вновь разбившимся Икаром
Плыву, качаясь над волной.

И без мечты и без заботы
Я рву огней закатных вязь,
И вновь сверкающие гроты
Меня приветствуют, теснясь!

Полюбить бы песенки простые,
Чистые, как воздух на заре,
В них не нужно путать запятые,
О словах справляться в словаре.

В них дыханье трав и перелесков
Так же нежно, как лазурь,
И в глаза не бьют прибоя блески,
В уши — заклинанья бурь.

В их покое что-то есть о чуде,
Все, что можно сердцем пожелать,
В них не нужно размышлять, что будет,
Ни о чем не нужно вспоминать…

Весь звездный блеск на небе выпит
Устами жаждущей грозы,
И слух испуганнее выпи
Следит неведомого зык.

Зигзагный светоч ненарочен,
Сжигая неба бархата,
Он углубил глубины ночи,
Неопалимые уста.

О, стой, застыв душой, беззвучен.
Внимай соревнованью сил,
Пусть мысль, как ласточка на круче,
Трепещет радужностью крыл.

В разбитых тучах алебастры,
Виденья ртутной синевы,
И фосфорические астры
Вскипают в пенностях Невы!

Через покосы, прямо, без дороги
Ты шла, устав,
Ты исколола праздничные ноги
О срезы трав.

И было ль жаль тебя тогда — не помню,
И падал ржавый диск
В леса за мглистую каменоломню
Под жабий визг.

Не помню я, прощался иль приветил,
Была ты радость иль укор,
Но слышал: визгу жабьему ответил
Вершинной арфой сосенный простор!

Крутили мельниц диких жернова,
Мостили гать, гоняли гурт овечий.
Кусала ноги ржавая трава,
Ломала вьюга мертвой хваткой плечи.

Мы кольца растеряли, не даря,
И песни раскидали по безлюдью,
Над молодостью — медная заря.
Над старостью… — но старости не будет.

Ах, в воздухе такая нега,
Рябина щек красней,
Белей белеющего снега
Попался заяц мне.

И муть медвежья междулесья
Опять зовет, кричит,
И этим криком поднят весь я
На снеговой, широкий щит!

Ты мне обещана, но кем — не знаю,
Но кем-то добрым и большим,
Когда я что-нибудь обещаю,
Обещаю именем твоим.

О если б был я хранитель стада,
Моряк, купец или земледел,
Я б отдал все за трепет сада,
Где теплый лист на тихой воде,

Где ты читаешь, поешь иль плачешь,
О нет, не плачешь — то плачу я,
Где все знакомо и все иначе,
И даже слезы как блеск ручья.

Сейчас я скитающийся невольник,
Я вижу вокруг лишь сады чужих,
Но мне не завидно, мне не больно,
Иду уверенно мимо них.

И я забываю свои скитанья,
Чтоб память только тебе отдать,
Я помню только: ты — обещанье,
А тот, кто помнит, — умеет ждать!

В час, когда месяц повешенный
Бледнее, чем в полдень свеча,
Экспресс проносится бешеный,
Громыхая, свистя, грохоча…

И когда над мостами в пролеты
Проведет он живую черту,
Прыгни сразу — и огненный кто-то
Вдруг подхватит тебя на лету.

И никто на путях незаказанных
Не прервет его окриком: стой!
Будет все тебе в мире рассказано,
Если дух свой сольешь с быстротой.

Через степь неживую, колючую
Просвистит по ребру пирамид,
Перережет всю Африку жгучую,
В Гималаях змеей прозвенит.

Обжигая глазами сигнальными,
Прижимая всю землю к груди.
Он разбудит столицы печальные,
Продышав им огни впереди.

И когда из-за сумрака мглистого
Очертанья стуманятся в ряд,
Заревет он раскатно, неистово,
Пролетев Вифлеем — Петроград.