Леопольд Сенгор - Стихи

Сейчас пять часов, ты сказала бы: время пить чай.
Семнадцать часов.
Письмо твое мягко, как хлеб, нежно, как масло,
мудро, как соль.
И свет над морем, неправдоподобно зеленым и синим,
И свет над Горэ, над Африкой черной,
над всей ее белой и красной землей.
В море — по случаю ли Воскресенья? — гирлянда
белых судов
Связующей тянется нитью между реками Юга
и фьордами Севера.
Письмо твое, точно крыло, парит белоснежно средь чаек.

Разлиты вокруг красота и печаль.
И остров Горэ, где сердце мое — где сердца мои
кровью сочатся.
Красный дом по правую руку, кирпич на базальте.
Красный дом посредине — крохотный, он притулился
между пучинами тени и света.
И большой, ах! очень большой красный дом,
где кровоточит любовь моя, словно пучина
Без дна. Там высятся к северу, по левую руку,
стены форта д’Эстрэ
Цвета тоскливо свернувшейся крови.

И внезапная дрожь, содроганье внезапное
грохотом грома, жалом кинжала.
Как ночной мотылек, зачарованный пламенем лампы,
Я бесцельно брожу, я кружу, и я крылья души опаляю
обольстительным пеньем сирен — твоих писем.
И под рукой книги нет никакой,
чтобы целительным ливнем пролиться над моею тоскою.
И мой дух бесприютный пустыннее, чем Сахара.

Вон он, горестный прах моего опустелого,
засохшим цветком поникшего сердца.
Ты одна только можешь спасти, вернуть мне надежду,
только ты и твое живое присутствие,
Только ты, мое настоящее время,
изъявительное мое наклонение,
мой глагол совершенного вида,
Только ты, само совершенство,
только сама, а не письма твои,
только губы твои, благодатнее летнего солнца.

Я тебя жду в глубине своего ожидания, жду,
чтобы смерть воскресить.

И солнце, как огненный шар, к румяному катится морю.
Я в лабиринте тропы заблудился меж бруссой и бездной.
И неотступно за мной по пятам
аромат горделивый и нежный струится,
щекоча заманчиво ноздри.
Он струится за мной по пятам, и ты тоже за мной
неотступно идешь по пятам, мой двойник
неразлучный.

Погружается солнце в тревогу,
В мельтешение света, в трепетание красок,
в смешение яростных криков.
На поверхности моря пирога, тонкая, точно игла,
напоказ выставляет хвастливо
Гребца и его двойника.
И кровоточат песчаники мыса Наз, когда маяк
зажигает огни на груди скалы вдалеке.
И мысль о тебе пронзает грустью меня.

С тобою всегда мои мысли — когда я иду,
и когда я плыву,
И сижу, и стою — мои мысли с тобою всегда,
Утром, вечером, ночью, и если я плачу,
и если — что тоже бывает — смеюсь,
И когда говорю, и когда я молчу, и в радости,
и в беде.
И когда о чем-то я думаю, и когда не думаю вовсе —
Все равно, моя дорогая, мысли мои о тебе!

Шел дождь всю ночь напролет.
Мои мысли летели к тебе в сернистом свечении мрака.
Море, злобно ревущее море осыпало своими плевками
зеленую черепицу.
Мы изнывали в тревоге под громовые раскаты,
под завывание ветра, под нескончаемо долгую
И такую пронзительно нежную жалобу Ангела смерти.

Вот и опять я томлюсь в рокочущей бездне дворца,
В испарине тяжких мигреней, как в детстве в Дьилоре,
Когда мама умела все страхи мои осадить, обложить
листвой маниоки, обложить их, смирить, отогнать.
Мне в Жоале по-прежнему трудно и больно дышать,
и назойливо липнет к душе лихорадка —
Вечерами, в часы первозданного ужаса.

И мне снова пригрезились юные грезы мои.
Мой друг чужеземный рассказывал мне о прохладе
сентябрьских лугов
И о розах в Теншбрэ, сверкающих радужно
в простодушье доверчивом утра.
Я о девушке грезил, чье сердце благоухало,
А когда она гневалась, из глаз ее сыпались молнии

С явственным запахом серы — как бывало, ты помнишь!
с тобою и как с небесами порою случается
в ненастные ночи сезона дождей.

О чем и о ком ты думаешь, как ты живешь?

А я здесь о море и небе не думаю, я здесь морем
и небом живу,
Как дикие утки над морем, и моя авторучка
Крылата, как дикая утка, парящая вровень с волной.
Я живу волной, живу синевой, живу песка белизной
и его золотистым свеченьем,
И краснотой мыса Наз, довольно похожего
на нос португальского родича
И испещренного пятнами древних руин [1] Поэт, вероятно, обыгрывает здесь жаргонные значения географического названия; на французском арго cap de Nase означает «мыс Нос», а кроме того, слово nase имеет жаргонное значение «сифилитик». (Примеч. переводчика.)
Несмотря на крикливую птичью возню,
Я дышу ароматами моря, я на закате вдыхаю
запахи йода, и соли, и рыбьих молок,
Я дышу духовыми оркестрами солнца
под пылающим тентом полудня,
А ночами — ласковым смехом, звенящим средь пальм.

Ибо думаю я не о чем, а только о ком:
я тобою дышу, я тобою, живою, живу.

Письмо твое на простыне, под благоухающей лампой.
Голубое, как новенькая сорочка, которую юноша гладит,
напевая вполголоса
Над утюгом. Голубое, как небо, как море,
как моя мечта.
Письмо твое. И море опять обрело свою соль,
воздух — свое молоко, хлеб — свой рис. Все вокруг,
еще раз скажу, обрело свою соль.
Снова жизнь обрела свою силу, а письмо свой смысл
сокровенный,
Свой божественный смысл и движенье.
Письмо твое, без которого жизнь
быть перестала бы жизнью.
Губы твои — моя соль, мое солнце, воздух мой свежий,
мой снег.

Трубный зов журавлей? Или это твой лик
проступил предо мною во сне,
В проблесках первых рассвета, и твой мне послышался
смуглый и ласковый голос, прогоняющий страхи?
Я отворяю окно, выходящее на море, отворяю небо свое.

Остров Горэ в замешкавшейся темноте высится
глыбой туманной, огромной, как плезиозавр.
Но теплятся шесть свечей, будто шесть светлячков,
и сверкает сигнальный огонь на северном выступе,
И море лучится, и улыбка лучится твоя
в брызгах опаловых утра.

Вот и пироги мои — они возвращаются к берегу,
когда ватерлиния погружается в воду.
Всю ночь до утра ловили они твои мысли.
Загорается море лучезарным сиянием детства.

И многоцветием радужных красок вспыхивают цветники,
и деревья, и туманы в сердце моем,
И золотистое благоуханье ююбы, твой аромат,
И металлически звонкие крики дроздов,

Дающие мне утешенье.