Ирина Ратушинская - Стихотворения. Книга стихов

Тот ветер, как и смерть, приходит сверху.
Он городам ломает башни и гробницы.
Он смахивает крошки самолётов
С разодранных небесных скатертей.
И вожаки кричат последнюю поверку,
И отвечают им измученные птицы,
Теряя одержимость перелёта,
Уже с паденьем
В сломанном хребте.

Зачем нам знать, что этот ветер будет?
Ведь мы не лезем с микрофонами к пророкам,
Зато достигли мудрых философий
И пластиковых банковских счетов.
И вожаки людей успешно вышли в люди,
И суррогаты апельсинового сока
И чашки обезвреженного кофе
Нас ждут в любом
Из аэропортов.

Неважно, где. А важно, что под крышей.
Ещё желателен хороший курс валюты.
В любое место выдаются визы,
В любом отеле мягкая кровать.
И если птицы закричат, мы не услышим.
Лишь иногда бывает зябко почему-то.
И мы тогда включаем телевизор
И смотрим жутик,
Чтоб спокойней спать.

Мне было очень трудно на душе,
И я искала знака, не решаясь
По Имени позвать и попросить:
Мол, дай мне знак. Под горло подошло.
А только лишь — без всяких прав — искала.
И он не милостив — тот знак, что я нашла
На Бородинском поле:
Сердце встало
Ленивой лошадью. Потом опять пошло,
Но неуверенно: как воду мы искали.
Но та вода нам — не на то, чтоб пить.
На страшное. На вечное.
На службу —
Не легче той, в лосинах и колетах,
Парадных, праздничных,
Чтобы виднее кровь.
На той крови нам проросли колосья.
И на высоком месте — сорняки,
Вполне созревшие, и мечущие семя,
Пушистые, лиловые.
И глаз
Зовущие: чего ещё искать?
А там, пониже, трудными рядами —
Колосья ржи, чуть вышедшие в стрелку.
Так гибко от случайного дождя
Зависящие: жить или не жить.
Я помню: будто воду мы искали —
Те, кто пришли сюда, и те колосья.
Но не было воды. Нас пили слепни.
Решало солнце круг — без квадратуры,
В которую нам только и вписаться.
Мы не умеем вписываться в круг.
И вот мне знак:
Незрелые колосья
Спасительницы-ржи, и сорняки —
Во всей красе. Напополам. Без мести.
И окрик ангелам — евангельский:
Не сметь
Их разделять! Ещё не время жатвы.
Что ж, ищешь знак — рискуешь и найти.

Там, далёко-далёко,
на синем от гроз берегу,
Слышны топот, и пенье, и визги, и жаркие споры.
Что я знаю о детстве, которое я берегу?
Вот и лето, и мячик летает,
и школа нескоро.

Непонятное слово написано в лифте,
и стыдно спросить,
Но звучат водяные ступени Нескучного сада
И неведома взрослым трава
под названием «сныть»,
А в земле мертвецы,
и ещё там закопаны клады.

Но отцовской руки
так уверен весёлый посыл,
Что не страшно идти, и не рано, а в самую пору.
Вот они и уходят — счастливые, полные сил.
Вот и осень, и воздух пустеет,
а вечность нескоро.

А ну-ка, девочки,
Скидайте льны!
Идущий в бой
Пускай найдёт подругу.
Чтоб знали все:
Испробуют сыны
Хазарский череп, пущенный по кругу.
Ваш праздник, отроки:
Они идут на ны!

Мы встретим их,
Когда роса спадёт,
Где наши травы
И могилы наши.
Пускай праматерь
Наливает мёд
В хазарский череп — круговую чашу.
Отцы, ваш праздник:
Да продлится род!

Они идут,
Их бог не утолён,
И отказать
Они ему не вправе.
Так постигай
Чужой земли закон,
Хазарский череп в золотой оправе!
Ваш праздник, женщины:
Вам есть, где сеять лён!

Вот,
У меня больше нет ничего.
Что от Господа —
Отнято, и молчанье.
И ни ворона,
И ни индекса над головой.
И над телом — уже не моим —
Сыны откричали.
Вот,
Безо всего нечему и болеть.
Что положено —
Сделано, и свобода.
Даже ветер
Не ищет нерва, в котором петь,
За его отсутствием
В проданных ёлках года.

Мы, как дети в лесу,
Заблудились во времени грубом
И как храбрые дети
Поверили слову «всегда».
Что нам пряничных домиков
Кремово-белые трубы,
Если с грозных высот
Вифлеемская льётся звезда:
Так доверчиво,
Будто — ни зверя, ни змея,
Так счастливо,
Как будто не страшно ничуть,
Так предерзостно,
Будто вдохнём — и посмеем
Хоть упрямством, хоть радостью
Сердце туда доплеснуть.
Из кургузых одёжек,
Что нам покупали на вырост,
Из ревнивых кустов,
Что держали роднее забот,
Из подножек корней,
Сквозь попрёки, и жалость, и сырость,
Не считая порезов —
Осмелиться в бег и в полёт.
Только помня,
Что кто остаётся — тому тяжелее,
Только зная,
Что кто обернётся — накличет беду.
Невесомым лучом
Ни пройти, ни прожить не умея —
Мы, оборвыши мира,
Бредём.
И растём на ходу.

Как по небу птицы —
Чтоб тоска не гасла.
Через степь граница —
Чтобы мытарь спасся.
Пыльная дорога —
Чтобы ясный вечер.
А поэт — для Бога,
Если гаснут свечи.

Это мы — сынАм своим родина:
Наши руки и наши лица.
Время воет на повороте, но
И его обкапают птицы:
Чем помпезнее, тем щедрее —
Всё, от памятников до башен.
Поднимайтесь, сынки, скорее:
Бог не выдаст и бес не страшен.
И летают во сне мальчишки,
И пугаются, и смеются.
Парикмахер мудрит над стрижкой:
Русы волосы, да не вьются.
И отец им делает луки,
И с дворовой ордой знакомой
Хлеб ломают малые руки,
Как в присягу нашему дому,
Где распахнуты смех и споры,
Где иконы, книги и звери,
Где им родина — в рост и впору.
И охАйте — так не поверят.

И снова в одиночество, как в воду,
С весёлой жутью, с дрожью по хребту.
Кто остаются — мне простят уходы.
Уже так было.
Я опять приду.

Ещё горят ожоги жадной суши,
Но губы леденеют глубиной,
И тишина до боли ломит уши.
И меркнет свет,
Ненужный и земной.

Пустые цифры дома-века-года
Смываются с былого бытия.
Там правит сердцем строгая свобода.
Там лишних нет.
Там только Бог и я.

И нет дыханья, чтобы молвить слово.
А только ждёшь, что, может быть, опять —
Так редко с лаской, чаще так сурово —
Но прозвучит,
Что Он хотел сказать.

И всё. И не позволит задержаться.
И даст посыл: как в поле со двора.
Ты знаешь, Господи, что я хочу остаться.
Я знаю, Господи,
Что не пора.

Но в судороге жёсткой, как в конверте,
Выносит ослабевшая рука,
Что вложено в неё — для тех, на тверди:
Жемчужницу,
А может, горсть песка.

Не сразу и разжать.
Но, узнавая,
Но удивляясь, что ещё стоят
Всё в том же времени, и ждут у края —
Протянешь руку: что там, я не знаю.
Но те, кто ждали —
Те всегда простят.