Сергей Рафалович - Пленная Воля

Но, несмотря на эти недостатки, стихи Сергея Рафаловича, рассудочные и интеллектуальные, как все его творчество, представляют интерес именно тем, что они насыщены мыслями. Однако, больше всего нам понравилось во всем сборнике самое беспритязательное стихотворение о том, как миллиардер Герберт Пирс, проигравшийся в карты, сам обокрал свою квартиру и попал, наконец, под суд как «грабитель собственного дома»:

И автор делает заключение, которое любопытно сопоставить с приведенными выше стихами Тэффи:

разница между поэтами здесь особенно ощутительна:

Выскажем надежду, что поэт не откажет и нам в признании того, что в оценке его стихов мы были столь же справедливы, как полюбившийся ему новый Соломон из Нью-Йорка…

Евгений ЗНОСКО-БОРОВСКИЙ. «Воля России». Прага. 1924, № 16–17.

Сергей Рафалович. АВГУСТ. Стихотворения. Издательство Л. Д. Френкеля. Берлин. 1924.

Новый сборник С. Рафаловича (стихи 1916–1923 годов) отмечен единством, лежащим вне и, может быть, выше — чисто художественных форм. Нужно его почувствовать, прежде чем обратиться к эстетическому разбору его стихотворений. Тогда станут понятными и внутренне необходимыми избираемые им средства выражения. И достоинства, и недостатки его поэзии обусловлены всем строем его души. Невольно, говоря о его творчестве, заговоришь о «душе», как ни несвоевременно это понятие. К самому мастерству слова и технике поэтической речи он сознательно и надменно равнодушен; не боится общих мест и санкционированных приемов; равно пользуется и фразеологией символизма, и фигурами классического стиля. Спокойно впадает в ошибки, которых мог бы с легкостью избежать, как будто для чего-то эти ошибки ему нужны. То поет, то декламирует, порой по-сологубовски беспредметно напевен, порой суров и жестоко-риторичен. В плоскости стилистики противоречия его манер неразрешимы: но все они объединяются в его «стремлении духа», у него своя истина, непохожая на земные правды и по существу своему невыразимая.

Патетический строй души, незыблемость и торжественность «законов сердца» кажутся чопорностью тем, кто в поэзии любит игру. Автор сознает свое одиночество: он, Дон-Кихот, «гордится высокой родословной; последний из рыцарей святого Духа» не отрекается от «розы алой посреди щита». Романтическая вера оживляет умершие слова о «вечном блаженстве», о «любовном подвиге», о «нежданном, чуждом Крае»: — погибшее, как стиль, возрождается, как переживание. Риторика возвышенных чувств загорается и греет, огонь не нарисованный. Стихи крепнут в нем, звучат тяжело и важно. Мы, возлюбившие легкость, удивляемся и слушаем.

К. В. <���Константин Васильевич Мочульский (1892–1948) — историк литературы, лит. критик, эссеист. — В.К.>Газета «Звено». 1924, 19 мая.

Сергей Рафалович. ТЕРПКИЕ БУДНИ СИМОН ВОЛХВ.

Первая из этих двух книг — небольшой сборник приятных, гладких, мелких стихов. Их мягкость порою переходит в слабость, гладкость — в многословие. Для того чтобы сказать, например, что наступили сумерки, вряд ли нужна такая расточительность: «Но день бледнел, бледнел и гас, пока не наступил предсмертный час на склоне дня, на зыбкой грани мрака, тот час, который мы зовем не ночью и не днем, а часом между волком и собакой». Шесть строк вместо двух слов. Недостатком творчества Сергея Рафаловича нужно признать и склонность к тем общим идеям, которые спокон веков встречаются в стихах, не становясь от этого ни более верными, ни менее ветхими. Сравнивать город с «разодетой проституткой», утверждать, что люди — это маски, что земля «тупо вертится», что любовь — «сладчайший и мучительный грех», все это — дешевый поэтический пессимизм и в смысле творческом — линия наименьшего сопротивления. Зато там и сям меж двух вялых строк встречается у Рафаловича подлинно прекрасный стих, как, например, этот ответ души ее создателю: «ненужной телу я была и, с ним не споря, завернулась, как в белый саван, в два крыла».

Вторая книжка поэта «Симон Волхв» начинается очень тонко, очень просто, но в дальнейшем — какая— то расплывчатость, слишком гладкая неяркость (такой стих, например, как «в часы тревоги и сомненья, когда грядущее темно», — просто пустое место, и таких пустых мест в поэме многовато).

Мне хотелось бы попросить Сергея Рафаловича (да и не только его, а большинство современных поэтов) раз и навсегда отказаться от тех мужских «рифм», которые одинаково противны и слуху и глазу. «Рифма» зари-говорит или судьба-рубах или глаза-сказал — смехотворная хромота и больше ничего.

Сергея Рафаловича нельзя причислить к «молодым, подающим надежду» (его первый сборник вышел в 1901 г.). На кого же надеяться, кого выбрать, что отметить? Не безвкусие же Довида Кнута и не претенциозную прозаичность пресного Оцупа. Может быть, вдохновенную прохладу Ладинского или живость Берберовой? Не знаю. Дай Бог, чтобы годы эмиграции для русской музы не пропали зря.

Владимир НАБОКОВ. Газета «Руль». Берлин. 1927, 19 января.

Сергей Рафалович. ТЕРПКИЕ БУДНИ Стихотворения. Изд. «Петрополис». Париж. 1926.

В прежние времена, — хотелось бы сказал, «на том свете»! — С. Рафалович печатался в «Весах» «Золотом руне», позднее — в «Аполлоне», несколько книг его были изданы «Шиповником», — в том числе его «Театр», — а первая книга его стихов вышла еще в 1901 году — более четверти века тому назад. Перед нами, таким образом, вовсе не новичок в поэзии, не дебютант, и не от молодости написаны эти «Терпкие будни».

Нужно быть признательным «Петрополису» за издание этой миниатюрной книжечки в 32-ю долю листа. Но это вовсе не означает, что заключающиеся здесь стихи благоухают горним фимиамом. Им не уврачевать истерзанной души! Эти стихи — горькие стихи, и название «Терпкие будни» даже слабо отражает всю их едкую горестность. Моментами это «будни», в которых доходишь до крайнего изнеможения и, задыхаясь, невольно говоришь: ужасная поэзия! Но мы все же принимаем и этот скорбный дар поэта, ибо даже ожесточенное темное сердце в нем в дни пошлых а-поэтических фанфар — наподобие Маяковского! — говорит языком поэзии.