Александр Житинский - Плывун

Живите, как придется,
Любовью и трудом.
Чем больше чашек бьется,
Тем больше счастья в дом.

Учтите, что карьера
И важные дела —
Не более, чем мера
Падения и зла.

Значительно полезней
Быть бедным дураком,
Чем умным, от болезней
Умершим стариком.

Душевное здоровье
Не смогут уберечь
Ни молоко коровье,
Ни праведная речь.

Вы денег накопили,
Достигли вы вершин.
Но помните — могиле
Довольно трех аршин.

Богат не тот, кто может
Купить автомобиль,
А тот, кто вам поможет
Не обратиться в пыль.

И я, поэт бродячий,
Запечатлевший мир,
Значительно богаче,
Чем вор или банкир.

Поэтому не стоит
Жалеть меня, ей-ей!
Ведь тот, кто яму роет,
Всегда бывает в ней.

Заплачу я, как плачет ива,
Когда наш Боженька с утра
Зайдет и скажет мне игриво:
«А не пора ли нам пора?»
Мне этот мир придется бросить,
Оставить навсегда его,
Но… пошумит еще средь сосен
Сосна для гроба моего!

Когда в казенной колеснице
Меня к чертям поволокут,
Я постараюсь тихо смыться,
Хотя б на несколько минут.
Пускай могильщики бранятся,
Пускай пеняют на меня!
Могилы буду я бояться,
Как школьник доброго ремня.

Но перед тем, как в ад спуститься
И души грешников считать,
Мечтаю я слегка влюбиться,
Мечтаю влопаться опять!
Сказать «люблю» какой-то пташке,
А хризантемы, что в венках,
Вполне заменят мне ромашки,
Чтоб погадать на лепестках.

Великий Боже! Растревожа
Вдову, меня отправив в снос,
Ты не потратишь лук, похоже,
Чтоб довести ее до слез.
Когда ж вдова моя, к примеру,
Решится на повторный брак,
Пусть ищет мужа по размеру,
Чтоб он донашивал мой фрак.

Ты, мой преемник незнакомый,
Люби жену мою, вино,
Кури табак мой, только помни —
Ко мне влезть в душу не дано.
Мое останется со мною,
И я смогу — сомнений нет! —
Стоять, как призрак, за спиною,
Коли нарушишь ты запрет.

Итак, я кончил завещанье.
Здесь желтый листик погребен.
У двери надпись на прощанье:
«Нет по причине похорон».
Но я покину мир без злобы,
Зубных врачей покину я!
В могилу я отправлюсь, чтобы
Блюсти законы бытия.

Бросишь взгляд из окна, как монетку,
Что случилось? Как будто вчера
Я смотрел на зеленую ветку,
А сегодня она уж черна.
И ко мне наклонясь из потемок,
Ветка тоже угрюмо скрипит:
Что случилось? Вчера был потомок,
А сегодня уж предок глядит.

Австралия по небу плавала,
Как облако с теплым дождем,
А Маша сидела и плакала,
И маму искала на нем.
Уехала мама в Австралию,
В Канберру, в такую дыру!
Ведет она жизнь очень странную
И прыгает, как кенгуру.
Вот с облаком мама сливается
И тонет в стакане вина.
С любовником Маша спивается,
Уходит от мужа она.
Над жизнью проклятие вечное
И в теле любовная дрожь…
Австралия, дура сердечная!
Да разве ж ты это поймешь?!
Пока в океане купается
Далекая эта страна,
Россия, как Маша, спивается
И плачет, как Маша, спьяна.
Никто ее душу не вылечит,
Ее дочерей не спасет…
Вот мама приедет и выручит,
И разных зверей навезет.

Писатель в ссылке добровольной
В чужой квартире бесконтрольной
Живет на первом этаже,
Романы пишет на обоях,
Детей не видит он обоих,
Покоя нет в его душе.
А за окном метель шальная,
Собака бегает больная,
Трамвай несется по струне.

Писатель ищет оправданья,
Живет, как в зале ожиданья.
Покоя нет в его стране.
Соединяя душу с телом,
Он занят безнадежным делом.
Нелеп его автопортрет!
Соединяя правду с ложью,
Надеется на помощь Божью,
А Божьей помощи все нет.
Ему бы помощь человечью,
Чтоб сладить с неспокойной речью,
Что в глубине его звучит.
Звонок молчит. Трамвай несется.
Никто за стенкой не скребется
И в дверь тихонько не стучит.

Будем знать, какие люди.
Будем знать, который век.
Будем верить, верить будем
Или слушать первый снег.
Будем в маленьком пространстве
Выбирать себе друзей.
Позабудем и о пьянстве,
И о пользе новостей.
Будем слушать, слушать, слушать,
Как сквозь слезы или смех
Мягко падает к нам в души
Свет небес, нелегкий снег.

Зачем я родился? Зачем я живу?
Зачем сочиняю седьмую главу
Мучительного романа,
И мне это вовсе не странно?
Ведь был, вероятно, какой-нибудь план?
Неужто так важно закончить роман?
Творец потерпел неудачу,
Без цели решая задачу.
Заманчиво было составить меня
Из камня и стали, из льда и огня,
Чтоб я был покоен и вечен
И стойкостью личной отмечен.
Но я получился на редкость другим,
И вот, вопреки начинаньям благим,
Сижу над страницей романа,
Вкушая всю прелесть обмана.
А там, на странице, какой-то герой,
Лишь непреднамеренно схожий со мной,
Гуляет и служит примером
Дошкольникам и пионерам.
Меня он пугает, словами звеня.
Он создан из камня, из льда и огня,
Он равно покоен и вечен
И стойкостью личной отмечен.
А я, незадачливый тихий творец,
Немного мудрец и немного глупец,
Решаю все ту же задачу,
Смотря в темноту наудачу.

Кусты за окном электрички,
Срываясь, бежали назад,
Как будто участвовал в стычке
Кустов тонконогий отряд.
Как будто с Земли стартовали
И там, в невозможной дали,
Подбитые снегом, сверкали
Рапирами в звездной пыли.
Вся жизнь, как нелепая шалость,
В двойном отражалась стекле,
С летящей поземной мешалась
И дергалась нервом в скуле.
Глазами сухими, как буквы,
Глядел я — до срока старик —
И видел английские букли,
Напудренный белый парик.
Спокойное око милорда
За плоскостью виделось мне,
А в тамбуре пьяная морда
Летала от двери к стене.
Милорд! Расскажите, как глухо
В осьмнадцатом веке жилось,
Как вам на перинах из пуха
Просторно и сладко спалось.
Поведайте мне, как писалось
Гусиным скрипучим пером…
Вся жизнь, как нелепая шалость,
Летит за вагонным окном.
От глупостей нету защиты.
Кончается год-черновик.
Качается с виду сердитый
В суконной шинели старик.
Щипцами билет мой хватает…
Куда же я еду? К кому?
Милорд за окошком гадает,
Кусты улетают во тьму.
Не может житейская повесть
До грани такой довести.
Но совесть… Ах, если бы совесть
Могла уберечь и спасти!