Валентин Катаев - Избранные стихотворения

В досках забора синие щелки.

В пенье и пене мокрая площадь.

Прачка, шуруя в синьке и щелоке,

Чьи-то портки, напевая, полощет.

С мыла по жилам лезут пузырики.

Легкого тюля хлопья летают.

В небе, как в тюле, круглые дырки

И синева, слезой налитая.

Курка клюет под забором крупку

И черепки пасхальных скорлупок.

Турок на вывеске курит трубку,

Строится мыло кубик на кубик.

Даже крикливый, сусальный, хриплый

Тонкой веревкой голос пету́шит

Перед забором, взяв на защипки,

Портки и рубахи и тучи сушит.

Турку – табак. Ребятишкам – игры.

Ветру – веселье. А прачке – мыло.

Этой весной, заголившей икры, —

Каждому дело задано было.

Пароход назывался «Румянцев»

И курсировал по морю в Крым.

Потому ль генеральским румянцем

И румянился яблочный дым?

А потом под трубою с лампасом

Бухту пар как письмо разодрал,

И орал оглушительным басом

Боевой пароход-генерал.

Чайки в клочья. И небо на шлюпки

Лепестками посыпалось с труб,

И стреляли салю́туя люки,

И полотнами хлопал яхт-клуб.

Только вышли, валясь, как сейчас же

Положила открытая зыбь

Косоватые полосы сажи

На морскую цветистую сыпь.

Тонет берег в тумане, и значит,

Укачало Очаков меж мачт,

Только красный буек маячит

И подпрыгивает как мяч.

Значит в драке, по трапу и к черту! —

По канатам, по бочкам на бак:

Волны швабрами били по борту,

В переборки, с разбегу, в набат!

Медный колокол мает и носит

В детской буре набеги беды.

Эту бурю буфетчик подносит

На подносе в стакане воды.

И зигзаги размашисто пишет

Та же сода в волнах за кормой,

Что и дымом игольчатым дышит

Над стаканом с шипучей водой.

Но ни качка, ни зыбь, ни туманы

Не страшны по пути к маяку.

Только ветер бежит полотняный

По матросскому воротнику,

Только щеки от ветра в румянце,

Только гуще над палубой дым.

Пароход назывался «Румянцев»

И курсировал по морю в Крым.

Вытекает красный глаз трамвая.

Слепнет лень, и нет поводыря.

Глохнет, шпильки на ночь вынимая

Из черемухи, заря.

Распустила косы – душат.

(Сколько душных листьев и волос!)

И пылают маленькие уши

Рядом с огоньками папирос.

От любви глаза мерцают тускло,

Труден шеи поворот,

И смыкает судорожно мускул

К немоте прильнувший рот.

Говори – на радость или зависть

На тебе зеленый газ?

Глохнут листья, гусеницы, завязь.

Вытекает красный глаз.

От самой свистящей скворечни

До черных садовых плетней —

Черкешенок очи – черешни,

Чем слаще они, тем черней.

А дробь разлетается сразу,

Вздымается маленький смерч.

И в сладкую косточку глаза

Клюет воробьиная смерть.

Ночь стеклом обманывает утро.

Негатив. Вираж-фиксаж. Пруды.

Шевелится осторожно утварь

Летних звезд, деревьев и воды.

Ничего из жизни не забыто.

Ни один из дней не позабыт.

Разве можно вырвать ночь из быта,

Если всхлипы каждой липы – быт.

А ведь как морозы их сжигали…

(Разве всхлипывать к лицу?)

Для того ль их столько насажали

По всему бульварному кольцу?

Пусть бы лучше сторожили юбки,

Пусть бы лучше штрафовали тех,

Кто не в урны выбивает трубки,

А в песок или в январский снег.

Пусть уж лучше на столы и стулья,

В канцелярии, под циркуля,

Чем прикидываться шумом улья,

Роем пчел соцветья шевеля.

Мелким морем моросил

Бриз и брызгал в шлюпки,

Вправо флаги относил,

Паруса и юбки.

И, ползя на рейд черпать,

Пузоватый кузов

Гнал по волнам черепах —

Черепа арбузов.

Кто говорит, что он приснился —

Колосс на глиняных ногах?

Я видел сам – и не дивился —

Его подошвы на песках.

Я видел сам песок на киле

У глинобитной крутизны,

Пласты земли, и моря мили,

И щебень в неводе волны.

Я сам рукою детской трогал

Смолу, и лодку, и весло,

Пока отец смотрел с порога,

Как море дулось и росло.

И дальше, выше, в гору, в груде,

В ромашковом руне овцы

Я трогал каменные груди

И виноградные сосцы.

Но полуобморочный облик,

Но голову колосса, лоб

Лишь раз, следя полеты облак,

Я увидал в полночный час.

Когда над крышами предместий

Они зажглись на миг один.

Морозной перхотью седин,

Внезапным ужасом созвездий.

Во сне летал, а наяву

Играл с детьми в серсо.

На ядовитую траву

Садилось колесо.

Оса летала за осой,

Слыла за розу ось,

И падал навзничь сад косой

Под солнцем вкривь и вкось.

Во сне летал… А наяву

(Не как в серсо – всерьез!)

Уже садился на траву

Близь Дувра Блерио.

Ламанш знобило от эскадр.

Смещался в фильме план.

И было трудно отыскать

Мелькнувший моноплан.

Там шлем пилота пулей стал.

Там пулей стал полет —

И в честь бумажного хвоста

Включил мотор пилот.

Во сне летал… А наяву

У эллинга, смеясь,

Пилот бидон кидал в траву

И трос крепил и тряс.

И рота стриженых солдат

Держала крепко хвост,

Пока пилот смотрел назад

Во весь пилотский рост.

Касторкой в крылья фыркал «Гном»,

Касторку крыла пыль,

И сотрясал аэродром

Окружность в десять миль.

Во сне летал… И наяву

Летал. Парил Икар,

Роняя крылья на траву

Трефовой тенью карт.

Топографический чертеж

Коробился сквозь пар.

Был на игрушечный похож

Артиллерийский парк.

Но карты боя точный ромб

Подсчитывал масштаб,

Пуская вкось пилюли бомб

На черепичный штаб.

Во сне летал… А наяву

Со старта рвал любой

Рекорд, исколесив траву,

Торпедо-китобой.

Оса летала за осой,

Слыла за розу ось —

И падал навзничь сад косой

Под солнцем вкривь и вкось.

Летело солнце – детский мяч.

Звенел мотор струной.

И время брил безумный матч

Над взмыленной страной.

Мы выпили четыре кварты.

Велась нечистая игра.

Ночь передергивала карты

В палатке мокрой у костра.

Ночь кукурузу крыла крапом,

И крыли бубны батарей

Колоду беглых молний. С храпом