Артюр Рембо - Стихи

Брошенное поле Так цветет порой Ароматом воли, Сорною травой Под трезвон знакомый Мерзких насекомых.

О душа, что нищей Стала от потерь! Лишь один все чище Образ в ней теперь. Но, молитвы, где вы Для Пречистой Девы?

Молодости праздной Неуемный пыл, С чувством сообразно Я себя сгубил. Время б наступило, Чтоб любовь царила!

Май 1872

(3) Вечность

Ее обрели. Что обрели? Вечность! Слились В ней море и солнце!

О дух мой на страже, Слова повтори Тьмы ночи ничтожной, Зажженной зари.

Людей одобренье, Всеобщий порыв -Ты сбросил их бремя И воспарил.

Ведь только у этих Атласных костров Высокий Долг светит, Нет суетных слов.

Надежды ни тени, Молитв ни на грош, Ученье и бденье, От мук не уйдешь.

Ее обрели. Что обрели? Вечность! Слились В ней море и солнце!

Май 1872

(4) Золотой век

Звуча в тишине, И с ангельским схожий, --А речь обо мне,-Стал голос чуть строже:

Ты видишь, их тьма Вопросов, сомнений, Что сводят с ума, Таят опьяненье.

Признай эту башню Веселья и света: То волны и пышность, Семья твоя это!

И стал он петь песню Веселья и света, Был видим так ясно, -- И пел я с ним вместе,-

Признай эту башню Веселья и света: То волны и пышность, Семья твоя это!.. и т.д. ...

И вот в тишине Он, с ангельским схожий, -- А речь обо мне,-Звучать начал строже;

И пел он потом, Тот голос прекрасный, Немецкий в нем тон, Но пылкий и страстный.

Мир грешен всегда, К чему удивляться? Живи! А беда Пусть прочь удалится.

О замок! О свет! Как жизнь твоя свята! Какой тебе век, О царственный блеск Высокого брата? и т.д. ...

Я тоже пою: О хор величавый! Вас, братья, молю, Овейте мою Жизнь чистою славой... и т.д. ...

Июнь 1872

Юная чета

В окне простор зелено-голубой; Почти нет места: сундуки, шкатулки... Снаружи вьется кирказон по стенке, И десны обнажает домовой.

Конечно же, интриги духов это -Расходы, беспорядок, старый хлам. И фея африканская примета Здесь оставляет -- сетки по углам.

Приходит,-- недовольный вид у крестной,-И остается, спрятавшись в буфет... Отсутствует чета, но несерьезно, И ничего особенного нет.

Молодожена ветер здесь дурачит В его отсутствие -- все время и всегда. И даже водяные духи скачут Над сводами алькова иногда.

А ночью... О! Медовый месяц ночью Сорвет улыбку их, прольет он медь На небосвод... Но крыса зубы точит, И дело с ней придется им иметь,-

Коль огонек блуждающий и бледный Не вспыхнет вдруг, как выстрел в тишине. О привиденья в белом Вифлиема, Храните синеву у них в окне!

27 июня 1872

Брюссель

Июль

Бульвар Регента

Куртины амарантов вплоть да самых Колонн дворца Юпитера... Я знаю, Что это Ты к оттенкам этих мест Примешиваешь Синеву почти Сахары.

Затем, поскольку ель и роза солнца Здесь обрели пристанище свое, То вот и клетка вдовушки...

О сколько Отрядов певчих птиц: йа-йо, йа-йо!

Былые страсти, тихие дома! Беседки той, что от любви с ума Сошла, затем цветник и полутьма Балкона невысокого Джульетты.

И в памяти всплывает Генриетта, Прелестный полустанок в сердце гор, Где синие танцуют дьяволята, Сбежавшие на воздух, на простор.

Зеленая скамья, где под гитару О рае грозовом поет ирландка. Потом в столовой гомон спозаранку, Возня детей и щебет клетки старой.

Вот герцога окно: в его сверканье Я вижу яд улиток и кругом Самшит, на солнце спящий.

А потом... Красиво как! Давай хранить молчанье.

Бульвар, где ни торговли, ни движенья, Беззвучный, весь комедия и драма, Собранье сцен, иных и тех же самых, Тобою восхищаюсь я в молчанье.

Альмея ли она? В голубизне начальной Цветком увядшим не осыпется ль печально Перед безмерностью пространства, в чьем сверканье Таится города расцветшего дыханье?

Красиво как! О да, красиво... Но ведь это Для песни надо, что Корсарами пропета, И чтобы верили еще ночные маски В прозрачность волн морских, в их праздничные пляски.

Июль 1872

Праздник голода

Голод мой, Анна, Анна,

Мчит на осле неустанно.

Уж если что я приемлю, Так это лишь камни и землю. Динь-динь-динь, есть будем скалы, Воздух, уголь, металлы.

Голод, кружись! Приходи,

Голод великий! И на поля приведи

Яд повилики.

Ешьте Битых булыжников горы, Старые камни собора, Серых долин валуны Ешьте в голодную пору.

Голод мой -- воздух черный,

Синь, что рвется на части, Все это -- рези в желудке,

Это -- мое несчастье.

Появилась листва, сверкая; Плоть плодов стала мягче ваты. Я на лоне полей собираю Фиалки и листья салата.

Голод мой, Анна, Анна,

Мчит на осле неустанно.

Август 1872

x x x

Волк под деревом кричал, И выплевывал он перья, Пожирая дичь... А я, Сам себя грызу теперь я.

Ждет салат и ждут плоды, Чтоб срывать их стали снова. А паук фиалки ест, Ничего не ест другого.

Мне б кипеть, чтоб кипяток Возле храма Соломона Вдоль по ржавчине потек, Слился с водами Кедрона.

Прислушайся к вздохам И крикам в ночи Обвитых горохом Зеленых тычин.

Луной залитые, Средь дымки и снов Мелькают святые Минувших веков.

Вдали от калиток, Стогов и оград Пить тайный напиток Святые хотят.

Не праздничный это И не астральный Туман до рассвета Из ночи печальной.

И все же они Остаются, конечно, В тумане том грустном И побледневшем.

О замки, о семена времен! Недостатков кто не лишен?

О замки, о семена времен!

Постигал я магию счастья, В чем никто не избегнет участья.

Пусть же снова оно расцветет, Когда галльский петух пропоет.

Больше нет у меня желаний: Опекать мою жизнь оно станет.

Обрели эти чары плоть, Все усилья смогли побороть.

Что же слово мое означает? Ускользает оно, улетает!

О замки, о семена времен!

Позор

Покуда нож в его Мозгах, в их липкой массе, С удара одного Все мысли не погасит,

(О, надо бы еще И нос ему и губы Отсечь! Пришел расчет! Живот вспороть ему бы!)

Да, надо! Ведь пока Мозг не пронзят клинками, Не отобьют бока, Кишки не бросят в пламя,

Ребенок, что всегда Помеха всем и бремя, Лгать будет без стыда И предавать все время;

Загадит все кругом, Как дикий кот... О боже! Когда умрет -- о нем Вы помолитесь все же.

* ОЗАРЕНИЯ *

После Потопа

Как только угомонилась идея Потопа, заяц остановился среди травы и кивающих колокольчиков и помолился радуге сквозь паутину.

О драгоценные камни, которые прятались, цветы, которые уже открывали глаза!

На грязной улице появились прилавки, и потянулись лодки по направлению к морю, в вышине громоздящемуся, как на гравюре.

Кровь потекла -- и у Синей Бороды, и на бойнях, и в цирках, где божья печать отметила побледневшие окна. Кровь и молоко потекли.

Бобры стали строить. "Мазаграны" дымились в кофейнях.

В большом, еще струящемся доме дети, одетые в траур, рассматривали восхитительные картинки.

Хлопнула дверь -- и на площади деревушки ребенок взмахнул руками, ребенок стал понимать флюгера и петухов колоколен под сверкающим ливнем.