Артур Троицкий - Фалес Аргивинянин

Неся нам истину основ.

Но где искать сей дар небес?

Не вижу боле, чёрен лес…»

Перстом своим, закрыв глаза,

Махнул учитель, и слеза

Негодованья по щеке

Его скатились налегке.

«Вам мудрость Бога на потом

Да будет указующим перстом!»

На том сомкнул уставший взгляд,

Окинув скудный наш наряд.

В ту пору Клодий был со мной,

Он ненадежною стопой

По тропам дхармы прошагал,

По большей части же болтал.

Сложён и статен был малец,

Подобным, как его отец.

Его при жизни я знавал:

Он от болезней пострадал…

«Покуда так велик Грядущий, –

Вновь начал Клодий блеять в уши, –

То почему, о, Гераклит,

Пренебрегая свой синклит,

Тебе на встречу не пойти?

Ведь путь одним нам не найти…»

Но я молчал, покуда мудрость

Подобную не знала грубость.

Распять сомнением слова;

Насколько падки существа?

Как всё же глуп двуногий род.

На явь он смотрит словно крот.

И отвечал так Гераклит:

«Меня виденье не манит

Ибо я знаю, Кто грядёт,

Он символ вечности – Оплот.

Я не достоин встречи с Ним.

И должно вам ступать одним.

На солнце может лишь слепец

Остановить свой взгляд. Творец

Послал нам ниц сие творенье,

И прочь гоните все сомненья», –

Закончил так и вышел вон,

Я лишь в ответ послал поклон.

Тогда мой нрав повиновался

Великой мудрости святой.

Я на верблюдах отправлялся

К святилищу тропой одной.

Не одинок я был в пустыне.

Со мной был Клодий – ученик.

До сей поры не знал в помине

К чему с ним в милости я сник.

На север нас несли верблюды,

Двугорбые дитя земли,

В пути их мучили то зуды,

То зной, то хлад изнемогли.

Молчал и Клодий, он ошибки

В себе не смел искоренять,

И сколь мотивы были зыбки,

Ему я был как словно мать.

Луна как скромница плутала

По небу словно колесо,

То будто звёзды рассыпала,

То вновь сбирала их в лассо.

Опять читателя смутил

Своею несвершенной речью,

Но как и прежде, окропил

Страницы эти святой течью.

Поднадоел скуделый стих

Нечёткой рифмой, и притих

Мелодий звук сей музы сладкой,

Но также ей молюсь украдкой.

Молчанье – мудрость, это факт,

Добавим эту строчку в такт,

Ведь слово языка боится,

С чего наш ум на свете тлится.

Барханов мимо и песков

Жрецов встречали молчаливых.

Обет священников таков

Скрывая мудрость от глумливых.

Мы задали вопрос простой,

Но нам ответил не иной,

Рукой лишь в север обращая,

В великий центр – то Молчанья,

Где счёт годам давно утерян,

Где жизни ход банально мерен,

Там планетарный календарь

Уже рассыпался как старь.

Их назначенье – ждать конца,

Ждать воплощение Отца,

Иль стать могильщиком Земли.

Вы и представить не могли.

О, храм священ был столь и мрачен.

Иллюзией любой был одурачен,

Иллюминацией, сонм теней.

Вот тень одна, поговорим о ней:

Её размеры впечатленны,

Одежды светлы и нетленны,

Игра огней то там, то здесь.

И поглощен был мраком весь.

Но чуть поближе подкрадясь,

То изумленья не сдержал,

Перед молчаньем поклоняясь,

Я к полу с трепетом припал,

Рабу подобно или сыну.

И Клодий повалился ниц,

Ответа ждал, не подымая тыну,

Дыханья на макушке чуял бриз.

И молвил он: «О, мои дети,

Не попадайтесь с ложью в сети, —

Так немощный нам вторил муж

Хоть вид его и был недюж, —

Прекрасен был тот сладкий час,

Когда препятствием потряс

Единый Сын Отца всего,

Кто есть Господь и Ничего…

Его я видел в колыбели

Среди божественных коров,

Сиял он выше капители,

Светлее злата и даров.

То было дивное мгновенье,

Пожалуй, лучше для меня.

Он не просил к себе моленья,

Лежа в хлеву, людей маня.

Его увидел скоротечно,

Обдал поклоном, опосля

Слезу смахнул, рукой сердечно

Аштар великую моля.

Как вижу, Гераклит, мой сын

Направил вас рукою смелой,

И коль вы поклонились в тын,

Идите в луч светила белый.

Но только помните одно,

Как вы увидите Его,

В глазах Его падёте в дно,

Лишитесь вы достигшего всего!»

Так говорил Сын Утренней Звезды,

Сей молчаливой тайны жрец,

Спустив правления бразды

Желаньем – так велел Творец.

На север лишь персты подъял,

Я вновь как ученик стоял

И токи мудрости питал,

Всё новых указаний ждал.

Закончив свой недолгий сказ,

Земли Могильщик удалился

И, принимая, сей подсказ,

На север с Клодием стремился.

Вот вновь дороги нудный вид,

Двугорбый зверь нам был как гид,

Слова мы в скудости держали:

От зноя томного страдали.

Барханов жалкая среда

Не причинила нам вреда,

И только весь попутный люд

Был хуже, чем под мной верблюд.

Настало время. Вот предстал

Во всём величье, я б сказал,

Великий город Палестины!

Я вынужден сложить стремнины.

Мы токами питались там,

Стачавшего с глуби народа,

А помеси флюидных срам,

Грехи сдавали человеческого рода.

Несчастных храмов тусклый свет –

Жрецов изысканный обед,

Столь лицемерных и жестоких,

Сквернивших души очень многих.

Глотая воздух сквозь хитон,

С моей груди скрывался стон.

Душа моя вопила так,

Что понял бы любой дурак…

Чуть подкрепясь духовной мыслью,

Я средь людей изнемогал,

И не легендой баю, былью,

На суше рыбой я страдал.

Как панцирь без начинки храмы

Внушали видом лишь своим.

Преданья же мужи и дамы

Публично врали нам двоим.

Во всякой правде доля лжи,

И мы – учёности мужи

Искали мудрых в граде том

Входя, гостили в каждый дом.

Так указуя, нам твердили:

Мол, есть мудрец, он там живёт.

О, если б истиной вы слыли,

Кому своим челом он бьёт.

Но Клодий – друг Македонянин,

И я – Фалес Аргивинянин

Средь многострочных, лживых слов

Снимали мрачности оков.

Великих сказок Расы Красной

Сожженных призмой халдеев,

Мы ощущали звук прекрасный,

Сбивая полумрачный рёв.

Кхазарсифа – безумца, ренегата,

Наследье жалкое жрецов,

Мгновеньем близости расплата,

Богатством сдавленных слепцов.

Полило светом ярко-красным

Лучом закатным путевым,

Для человечества опасным,

Потусторонним, неживым.

Народец ждал иного чуда.

Учитель свыше мог явить,

Срамя перстами алчность блуда,

Отца прощения просить.

Недолго оным быть в забвенье,

Глупцам недолго прозябать.

Укажет миру агнец тленья,

Души грехов и боли рать.

Текло неспешными часами,

Своеобразными плодами

Недельных дней – вселенной пыль,

Продолжу далее свою быль…

Бродя однажды по Афинам,

Увековеченным стремнинам,

К нам шел навстречу иудей,

Был знатен, в окружении людей.

Но наш вопрос своеобразный

Он начинал такую речь:

«Я, Никодим, весьма небедный, —

Читать дальше