Надежда Надеждина - Стихотворения

О них говорят грубо,
Им приговор один,
Тем, кто целует в губы
Подруг, как целуют мужчин.
И мне – не вырвать же уши! –
Глухому завидуя пню,
И мне приходится слушать
В бараке их воркотню.
Знать, так уже плоть доконала,
Так душу загрызла тоска,
Что, чья бы рука ни ласкала,
Лишь бы ласкала рука.
Им тыкали в грудь лопаткой [1] Во время проверки, пересчитывая заключённых, надзиратель делал отметки на ручной деревянной лопатке. Автор. ,
Считая пятёрки в строю,
Они волокли по этапам
Проклятую юность свою.
И ты, не бывший в их шкуре,
Заткнись, замолчи, застынь,
Оставлена гордость в БУРе [2] БУР – барак усиленного режима. ,
Утерян на обыске стыд.
Лёгко быть чистым и добрым,
Пока не попал на дно.
Тем, что у них всё отобрано,
Тем всё и разрешено.
Да, лагерный срок не вечен.
Но где им найдётся дом?
И вряд ли птенец искалеченный
Способен построить гнездо.
Ночами, слушая шорох
(В бараке полутемно),
Я плачу о детях, которым
Родиться не суждено.

Когда я, думая о своей судьбе,
Когда я, думая о любви к тебе,
К тому, кто мне написать боится,
Я вспоминаю сосну – по дороге на озеро Рица.
Автобус медленно поднимался в горы.
Болтали, смеялись, шутили, острили.
Мне скучно, когда о любви начинают споры
Люди, которые, кроме себя, никого никогда не
любили.
Я глядела по сторонам, боясь, что от скуки
засну,
И вдруг неожиданно в горной теснине,
Где солнца луч не бывал и в помине,
Где свет всегда по-вечернему синий,
Я увидела эту сосну.
Она показалась мне птицей.
И правда: в ствола повороте,
В размахе по-птичьи парящих над бездной ветвей,
Так явственно было, что здесь, на обрыве, ей
Держаться, в сущности, не за что,
и дерево это в полёте.
Вот и мне уже не за что уцепиться.
Это я не затем, чтоб тебя упрекнуть.
Просто: будешь, случится, на озере Рица –
Посмотри на эту сосну.

Я люблю. И меня не исправите.
Хоть какой кислотой ни трави,
Но не вытравить мне из памяти
Этот терпкий привкус любви.
Ты – моё окаянное чудо.
Жжётся рана искусанных губ.
От всего отрекусь, всё забуду.
Но проститься с тобой не могу.
Я зерно, растёртое жерновами.
Всё моё, что осталось, – в тебе.
За семидесятью синевами
Не предай меня, не добей!
Слышишь: проволокой оплетённая,
Каждый шип, что ворона клюв,
Здесь при жизни захоронённая,
Я люблю тебя. Я люблю.

О. В. Ивинской
Чтить героев требует обычай.
Площадь. Сквер. На сквере пьедестал.
Там, застывши в бронзовом величье,
Встал на вечный якорь адмирал,
Надпись прорезает мощный цоколь,
Он незыблем в памяти людей,
Но нигде – ни слова, ни намёка,
Ни упоминания о ней.
Что ж, пусть так! Они по-своему правы,
Да, она войти не может – не вольна –
В реквизит его посмертной славы,
Как вошла б законная жена.
Разве им понять, что эта близость,
Не входящая в стандарт любовь
Так ему, как дубу микориза,
Нужно было, чтобы стать собой.
Чтоб не ждать, когда тебя ударят,
А наперекор всему, «с судьбой на ты!»,
Может, не было б побед при Трафальгаре
Без её победной красоты.
Вечереет, и тумана козни
Таковы, что верить или нет –
Будто приникает к вечной бронзе
Белой дымкой женский силуэт.
Так и ты. Уходят в вечность годы.
Что петитом, что совсем на слом,
Но, как встарь, и в штиль, и в непогоду
Чайка следует за кораблём.

Вы знали: над тем, кто получит срок,
Как будто бы волны сомкнулись...
На этот раз вы ошиблись, пророк!
Мы живы, и мы вернулись.
Где вы, палачей усердный пёс,
Привыкших головы скашивать?
Пусть мёртвые вас позовут на допрос,
Пожизненно будут допрашивать.
Я знаю, что это время прошло –
Мании, страха, диктата...
Пусть это будет венок из слов
Погибшим невиноватым.

Я люблю траву
за то, что она зелёная.
Это роста
яростный цвет.
Если горе жжёт,
как железо калёное,
Я лицом
припадаю к траве.
Там
цветов приветливые улыбки,
Там
в зелёных ущельях тмина и мяты
Гениальный кузнечик
играет на скрипке
Просто так:
он не метит в лауреаты,
Пыль летит на траву
вплоть до самого листопада,
Днём коровы, жуя,
лежат.
Но прольются в полночь
росы водопады,
И опять трава
зелена и свежа.
Приминают траву
сапоги, колёса, копыта...
Но былинки молчат,
терпеливый народ.
Я люблю траву.
Пусть помятая, пусть побитая,
Пусть в пыли,
но трава встаёт.

За зону ходит наша бригада,
Ее называют “бригада, что надо!”.
Мы это еще раз всем доказали
В февральское утро на лесоповале.
Конвойный наш выпил — себе же назло
И начал трепаться — его развезло.
Он, дескать, понял, что мы не враги.
Он нас отпускает: кто хочет, беги!
Не понимает сопляк, мальчишка –
За наш побег ему будет пышка.
Он бросил ружье к подножию ели.
Он нас пожалел, мы его пожалели.
Под вопли сорочьи в заросли хвойные
Мы конвоира вели, как конвойные.
У вахты сделали остановку,
В руки ему вложили винтовку
И, твердо решив — дело это прикроем,
В зону вошли, как положено, строем.
Казалось, комар не подточит носа.
И вдруг нас стали таскать на допросы.
Как ни таскали, как ни пугали,
"Такого не было!" — мы отвечали.
Но поняли мы, хоть об этом ни звука:
Есть в нашей бригаде доносчица-сука.
Они догадались, что мы догадались,
За сучью жизнь они испугались—
И больше и в зоне, и на лесоповале
Мы эту суку уже не встречали.
Убрали куда-то доносчицу-гада...
Вновь наша бригада — бригада, что надо!

Матери чувствуешь всюду заботу.
Из дома прислали пакетик компоту.
Я его в кружке большой сварила.
Что тут тогда в бараке было!
Лежавшие на нарах зашевелились,
Ноздри раздулись, губы раскрылись,
Чтоб с вожделеньем и упованьем
Вдыхать компотное благоуханье.
В нашей бригаде, не ошибусь,
Представлен почти весь Советский Союз.
Глядя на братских народов лица,
Я не могла не поделиться.
Вылила кружку в ведро большое
И долила доверху водою.
Эта коричневая груша –
Тебе, наша добрая русская Луша.
Эта изюминка черноглазая –
Гордой ханум с гор Кавказа.
Эта украинская вишня –
Тебе, Оксана, будет нелишней.
Как ни делила, как ни старалась,
Но ягод прибалтам уже не досталось.
Но запах остался, но запах не лжет.
В каждую кружку налит компот.
Пир начался. Горемыки-подружки!
Чокнемся, сдвинув, со звоном кружки.
Забыты обиды, забыты невзгоды,
Но не забыта дружба народов