Svetlana Maksimova - Рожденные сфинксами

Мы с тобою, как гроздь винограда,

В этом чане, обнявшись, лежим.

И веселые смуглые ноги

Лихо пляшут на наших костях.

И кровавые римские тоги

Веселятся над башней, как стяг.

Тень от башни ползет Вавилонской

И теряется в снах и веках,

Где заря распеленута розой

У Марии на вечных руках,

Где поют и подводят итоги

Виноделы столетья спустя...

И веселые смуглые ноги

Лихо пляшут на наших костях...

Боже правый, я так виновата,

Что упиться бы этой виной!

Ты послал мне любимого брата -

Я пустила его на вино.

Со святою своей простотою

Вся запутавшись в этом родстве,

Я была никудышней сестрою -

В Вавилоне, Египте... в Москве...

А потом в ледяном Петербурге

На крысином сквозном чердаке

Я писала, все пальцы обуглив

В самой первой наивной строке -

Урожай Вавилонского сада...

* * *

И в красном я вышла,

и в красном я в город вошла...

И лопались почки,

и млечно вскипала сирень,

Где сада касалась

моей багряницы пола -

И мир до корней

прогревала пурпурная тень.

И кровля, как лотос,

взрывалась в ночи надо мной.

А если я в поле

свершала ночлег и обед,

То все небеса

надо мною

вздымались волной,

И небо седьмое

раскрыться

спешило вослед.

Когда же я в храмы

входила в багряном своем,

То все купола

разжимали свои лепестки.

А если я кровом

дерзала назвать окоем,

Пространство иное

мои холодило виски.

Так вот,

что мне значили

вещие эти слова:

Нигде не коснется

покрова твоя голова,

Нигде не найдешь ты

ни кров,

ни отеческий дом,

Покуда ты будешь

в багряном,

в багряном своем.

* * *

Не называя вслух сосну сосною,

Но девою смуглеющей от зноя,

Не ведающей страха наготы,

И эту стену льющейся воды

Не называя ливнем и потопом,

Но лишь судьбой, восставшею подобно

Мечу,

что между нами кем-то вбит...

А мы лежим - лицом к лицу навзрыд.

И в эту сталь мы насмотрелись вдосталь,

Где наши лица обоюдоостро

На лезвиях навек отражены...

...И долго выхожу я из волны,

Как будто захожу в нее я трижды,

Где, словно свет умерших звезд, стоишь ты.

А в нем сосна стоит, как в янтаре.

И это половодье в январе

Не называя карой и потопом,

Давай войдем в него без страха оба.

Войдем в потоп, как в праведный ковчег,

И не рискуя более ничем,

Судьбу, что словно меч стоит меж нами,

Своими мы окрасим именами.

* * *

И штора встрепещет от первой волны,

И смуглое озеро тела

Звезду отразит на верхушке сосны,

Когда в молоко полнолуния мы

Войдем до бровей несмело…

Есть ночь…

И есть ночь!

И, в конце-то концов,

Есть праздник чумы над нами.

Друг в друге плывущие мы вниз лицом

С искусанными губами…

Есть тигры и львы в золотых очесах,

И птиц, и драконов много…

Есть ночь…

И есть ночь…

И еще полчаса

Для нас, позабытых Богом,

Которым не спать и ни шагу не сметь

За огненный круг объятий.

Есть ночь…

И есть жизнь….

И быть может, смерть…

Но вряд ли, но вряд ли…

Вряд ли…

* * *

Души на веках смутное свеченье –

Бессонница… бессонница…

Зачем я

Бреду на этот свет,

горящий изнутри.

Ведь нет пути назад…

Смотри, душа, смотри

Сама в себя, где света сердцевина

Темнеет сладко яблоком невинным,

Не сорванным никем еще пока…

Скажи, куда течет моя строка,

Ночной прохладой локоть огибая,

И почему в ней музыка слепая

Бредет на свет ночного серебра.

Она течет, как Ева из ребра

Уснувшего Адама возле чаши.

Она течет, течет из вечной жажды.

И не войти в нее, о Боже, дважды.

СБОР ЯГОД

И чаша преисполнилась, наверно,

Когда ее в смятении отвергла

Моя извечно-детская душа…

И я в сосновый лес тогда вошла,

Где обитали ягоды черники

И грибников торжественные лики,

И редкие загадочные крики

Боящихся друг друга потерять…

О, словно моя детская тетрадь

Открылась вновь на самом сборе ягод.

И ни утрат еще там нет, ни тягот.

Но в ней секрет, забытый мною – как

Преодолеть вступивший в душу мрак.

А надо лишь всю черноту воочью

Собрать в одну единственную точку

Полуденного тонкого зрачка…

И вдруг услышать пение сверчка,

Где россыпь ягод возле родника,

Как будто бы зрачков туманных царство,

И в каждом – вход в забытое пространство…

И даже лес дрожит от сквозняка –

От моего до твоего зрачка.

* * *

И все-таки еще не осень даже,

Хоть на исходе август поколенья.

Под аркою дворцовой - звуки банджо...

И низкое загадочное пенье

Ложится ярким отсветом закатным

На площадь, на дома и наши лица.

Война и революция - за кадром...

Но август поколенья длится, длится.

Он длится от подмостков до подмостков -

Меж гитаристом рыжим и флейтистом

Надменный и всезнающий подросток,

Поющий на неправильном английском.

И местный сумасшедший здесь, представьте!

Он пьет за все - за рок, за джаз, за кантри!

Пурпурная бутылка на асфальте

Горит, как столп огня, в густом закате.

И пляшет босоногая Алиска,

Веселая хмельная одалиска.

Пляши, мой свет, сентябрьский холод близко,

Но август поколенья длится, длится...

Блаженный август юной певчей голи,

Где музыка стоит себе, как башня,

А город, словно тень ее всего лишь...

И звуки банджо...

И звуки скрипки... И конечно, флейты...

И те улыбки, что не шире Леты...

Футляр скрипичный с мятыми рублями

Лежит, как череп Йорика пред нами.

Звонят колокола в соседнем храме...

И это репетиция оркестра,

Идущего путем все тем же крестным

В той башне вверх по лестнице спиральной...

А ну, скрипач залетный, подыграй нам!

Обещанный отверженным и сирым

Весь град небесный родины вчерашней

Лежит у наших ног, когда над миром

Мы высоко поем на этой башне.

* * *

Но в добрый, но в самый счастливый наш час

На Невском играет божественный джаз.

Трубач бородат и взъерошен.

Он к небу развернут своей бородой.

И в небо впечатан он вместе с трубой

Счастливой смеющейся рожей.

И ангелы шумно толпятся над ним.

Лишь ноту берет - и рыдают они

От счастья: «Гуляем! Гуляем!»

Мы катимся вниз, пропадаем, горим,

Но все же ведет нас причудливый ритм

По белым хребтам Гималаев.

Ах, нищая птица! Ах, птица-змея!