Антонин Ладинский - Роза и чума

Как бедный путник одинок,
Когда вокруг холодный снег…
Узрев в окошке огонек,
Попроситесь вы на ночлег.

Хозяин отопрет вам дверь.
Вы скажите, что вы поэт,
Что дом ваш — мир, но крыши нет,
Что холод как жестокий зверь.

Вы скажите: — Мой путь в стихе,
Я шел, где пальмы, где Урал,
Но заблудился в чепухе
И в этот зимний мир попал…

Такая малая она на вид,
Но таковы небес большие планы:
Немного перышек, а так летит
Ее душа в возвышенные страны!

И как она умеет жить и петь!
С горошиною в горле, со слезами,
Сильнее, чем больших оркестров медь,
С закрытыми от нежности глазами.

Такой, что рвется в высоту небес,
Не наш курятник нужен и не клетка,
А весь огромный мир и лунный лес,
Концерт, а не болтливая соседка.

Не во дворце и не в шелку
Он пишет каждую строку.
А в бедной хижине, в плюще,
В дырявом голубом плаще.
На чердаке огонь горит.
Поэт, он на соломе спит.

Но жизнь поэта не кровать,
Чтобы лениться или спать,
А важный и высокий труд
И над стихом народный суд.

Не ошибется Судия,
Во мрак забвенья низведя
Посредственность и пустоту
И малодушную мечту.

Чтоб жить — терпение воловье.
И зная твой непрочный дом,
И слабое твое здоровье,
Я беспокоился о том,

Как ты перелетишь темницу,
Покинешь этот скучный бал
И ночью перейдешь границу,
Где черный лес и много скал.

В лесу железные колючки
Рвут жадно платье из тафты,
Но спряталась луна за тучки,
И тенью проскользнула ты.

Потом, пролив слезу как братья,
Найдут средь терний пастухи
Кусочек голубого платья,
В бутылочке твои духи,

Твой милый голос в ранней птице,
Под дубом туфельку твою,
Но ты уж будешь заграницей, —
В Италии или в раю.

Я думал: жалок человек!
Ничтожный план, пустое место!
А ведь какой высокий век —
Герои из такого теста!

Он жил средь суеты земной,
Весь беспокойство и сомненье,
И слышался ему порой
Какой то голос или пенье.

Да, маленький переполох —
Жизнь человека, образ дыма,
Бесцельная, как слабый вздох.
Но эта жизнь неповторима.

Все тяжелее с каждым годом воз,
Не ласточка, а трудный перевоз.

Шумит полет небесных голубей
И синева от них еще синей.

Гремит безоблачный высокий гром
И в горле от стихов рыданий ком.

Но ничего не слышит слух людей —
Ни грома, ни стихов, ни голубей.

О как самодоволен этот мир,
Та улица, где окнами квартир

Глядит на вас в геранях счастья жар,
Семейный мир и душ ленивых пар!

И ты напрасно голос надрывал,
Когда людей средь ночи поднимал.

Среди стихотворенья
Я потому поэт,
Что создал мир как пенье,
B котором кашля нет.

Искусственный немного,
Быть может; не такой
Огромный как у Бога,
Но мир особый, мой.

Суровый мир и мало
Пригодный для мольбы,
Где ледники и скалы
И римские дубы,

Где воздух, хвоя, срубы,
И холод всех вещей.
И я не в теплой шубе,
А в голубом плаще.

Твою судьбу поэт сравнил с цветком,
А жизнь свою с непрочным мотыльком.
Поэт стихи об этом сочинил,
Их соловей на ноты положил.

Но ты постолько голубой цветок,
Посколько я твой белый мотылек,
Твоя трудолюбивая пчела —
Тобою вдохновленные дела.

Жизнь наша как луг, где скосили
Былинки железной косой.
Как партия в шахматы. Или
Как битва, где умер герой.

И в жизненной битве едва ли
Закован в броню человек,
И пусть мы игру проиграли
И даже умолкнем навек,

Но в битве имеет значенье
Не гибель, не раны, не страх,
А то лишь, за что мы в волненьи
С оружием гибнем в руках.

Земной кусочек сыра,
Ты баснословным стал.
Ты — весь в слезах и дырах
Взошел на пьедестал.
Ты доказал Европе,
Что брюхо выше лир,
Что стройной антилопе
Предпочитают жир.
Европа, ты у лавки
Средь кумушек других
Шептала в этой давке
Полузабытый стих,
Ждала с большим волненьем
Трагичного конца,
Смотрела с умиленьем
В глазища продавца.
Вдруг, может быть, ворона
Раскроет глупый рот,
И сыр, а не корона
На землю упадет?
Как принц — кусочек сыра:
В сиятельных слезах.
Как плащ поэта: в дырах,
Воспетый мной в стихах.

Жизнь — это счастье. В синюю полоску
То платье, где оно живет.
Пусть парикмахер римскую прическу
Придумает, тебя завьет!

Пусть будет мир шуметь зеленым древом
На берегу того ручья,
Где рыбка в сказке приплывает к девам,
И тихо плещет жизнь твоя!

Пусть будут как органные рыданья
Губной гармоники лады,
Пусть птичьим шумом, ветром и дыханьем
Наполнятся твои сады!

Пусть нажимают медные педали
И раздувают в кузницах мехи;
Будь музыкой в большом концертном зале,
Чтоб написали о тебе стихи!

Я — зритель. Я — слушатель пенья.
Огромный спектакль предо мной:
Прекрасная драма творенья,
Где гибель, но свет голубой.

Я в лучшем театре вселенной
Сполна заплатил за билет,
За зрелище это, за тленный
Свой праздник, за несколько лет.

Я — в кресле из красного плюша,
Я в зрительном зале, дружок,
Где все голубое, где суша —
Подмостки, а море — пролог.

Мы слушаем в виде вступленья
Высокую музыку гор.
Зеленых деревьев смятенье
Средь бури родил дирижер…

Жизнь — ветер, листок и орешек.
Живи, мой дружок, на горе,
И много букашек и пешек
Участвуют в этой игре.

А страшный финал — это слезы
Над спящей в гробу красотой,
Но лишь катастрофа средь прозы
Вдруг делает жизнь высотой!

О ты отлетаешь навеки!
Вокзал полон дыма и роз!
Рыданий хрустальные реки
Текут! И трубит паровоз!

И в этих безмерных утратах
Я маленькой пешкой стоял
На черных и белых квадратах
Вокзальных и шахматных зал.