Владимир Набоков - Бледное пламя. 1-й вариант

Тут было над чем задуматься. Есть ли какая-то связь между этой невнятно неприятной историей и его розысками? И не обязан ли он что-либо предпринять? Дать в Управление каблограмму? Но сжатое изложение простого события почти неизбежно смахивает на шифровку. Отправить воздушной почтой вырезку из газеты? Вооружась безопасным лезвием, он корпел у себя в номере над газетным листом, когда кто-то бодро забарабанил в дверь. Градус впустил нежданного гостя — начальственную Тень, которую он почитал пребывающей onhava-onhava (далеко-далеко), в дикой, мглистой, почти баснословной Зембле! Поразительные все-таки штуки учиняет наш магический механический век со старичками пространством и временем!

То был веселый, и может быть слишком, молодчик в зеленом вельветовом пиджаке. Его никто не любил, но и в остром уме никто ему не отказывал. Фамилия его, Изумрудов, отзывалась чем-то русским, но означала на деле «из умрудов», т. е. из племени самоедов, чьи умиаки [шкуряные челны] бороздят порой смарагдовые воды у наших северных берегов. Ухмыляясь, он сообщил, что дружище Градус должен собрать разъездные бумаги, включая медицинскую справку, и вылететь первым же реактивным самолетом в Нью-Йорк. Отвесив поклон, он поздравил его с феноменальной прозорливостью, указавшей верный способ и верное место. Да, при основательном досмотре добычи, взятой Андроном и Ниагарушкой в розовом письменном столе королевы (все больше счета, памятные снимки да эти дурацкие медали), обнаружилось письмишко от короля, а в нем и адресочек, и где бы вы думали — Тут нашему умнику, который прервал глашатая побед заявленьем, что у него и в мыслях … — велено было поменьше скромничать. Явился клочок бумаги, и на нем Изумрудов, колыхаясь от хохота (смерть смешлива), выписал Градусу псевдоним их подопечного, название университета, в котором он преподает, и города, в котором университет расположен. Нет, хранить бумажку не следует. Хранить ее можно лишь пока он будет заучивать, что в ней написано. Бумага этого сорта (ее применяют в макаронной промышленности) не только легко усваивается, но и очень вкусна. Веселый зеленый призрак исчез — не иначе как снова отправился к шлюхам. Как ненавистны мне эти люди!

Строка 747: журнал: статья о миссис Z.

Всякий, кто вхож в хорошую библиотеку, без сомнения смог бы легко отыскать и печатный источник, содержащий эту статью, и настоящее имя дамы; впрочем, подлинная ученость выше пошлой возни подобного рода

Строка 768: адрес

Моему читателю, быть может, доставит удовольствие упоминание о Джоне Шейде в моем письме, которого второй экземпляр (под копирку), по счастью, у меня сохранился. Письмо было отправлено особе, проживающей на юге Франции, 2 апреля 1959 года:

Дорогая, Ваши подозрения нелепы. Я не даю Вам моего домашнего адреса — и не дам ни Вам, ни кому бы то ни было, — не для того, что боюсь Вашего приезда сюда, как Вы изволили заключить: а просто вся моя почта — вся — поступает на кафедру. Здесь в домах предместья открытые почтовые ящики, и стоят они прямо на улице, и кто угодно может насовать туда рекламных листков или, напротив, стибрить присланное мне письмо (не из обычного любопытства, заметьте, но из иных, более скверных побуждений). Я отсылаю это письмо по воздуху и вновь настоятельно повторяю тот адрес, который дала Вам Сильвия: Д-р Ч. Кинбот, КИНБОТ (но отнюдь не «Карл Кс. Кингбот, эсквайр», как написали Вы или Сильвия, очень прошу Вас , будьте поосторожнее — и поумнее), университет Вордсмит, Нью-Вай, Аппалачие, США.

Я не сержусь на Вас, но у меня масса неприятностей и совсем, совсем расшатаны нервы. Я поверил — поверил глубоко и искренне — в привязанность человека, жившего здесь, под моею крышей, но узнал оскорбление и коварство, немыслимые во дни моих предков, — те могли подвергнуть обидчика пытке, но я, разумеется, не охотник пытать кого бы то ни было.

Здесь стояли ужасные холода, теперь, слава Богу, настоящая северная зима сменилась южной весной.

Не стоит пытаться объяснить мне, что говорит Ваш поверенный, — пусть объяснит все моему поверенному, а уж тот объяснит мне.

У меня славная работа в университете и совершенно очаровательный сосед, — не вздыхайте, дорогая, и не заводите бровей, — он господин очень старый — тот самый старый господин, благодаря которому в Вашем зеленом альбоме оказался тот пустячок о гинкго (смотри снова, — я разумею, читателю следует снова смотреть, — примечание к строке 49). Будет куда безопаснее, если Вы не станете писать ко мне слишком часто, дорогая.

Строка 782: ваш стих

Образ Монблана, «крепости синих теней и солнцем помазанных храмов», легко помаячил в тучах этого стихотворения. Я хотел бы его привести, но не имею сейчас под рукой. Здесь тематически возникает как бы смазанный гротескным произношением старухи «белый вулкан» ее сна, породненный опечаткой с «белым фонтаном» Шейда.

Строка 784: «Мон Блон»

Строки 783–809 записаны на шестьдесят четвертой и шестьдесят пятой карточках между закатом 18 и рассветом 19 июля. В то утро я помолился в двух разных церквах (обстоявших, так сказать, мое земблянское вероисповедание, не представленное в Нью-Вае) и возвращался домой не спеша, в возвышенном расположении духа. Ни облачка не белело в заждавшихся небесах и, казалось, сама земля тихонько вздыхает по Господу нашему Иисусу Христу. В такие утра, солнечные и печальные, я каждой жилочкой ощущаю, что и для меня еще не закрыто Царствие Небесное, что и я могу обрести спасение, несмотря на мерзлую грязь и ужас в моем сердце. Поникнув главой, я поднимался по гравистой тропе, как вдруг совсем ясно услышал голос Шейда, словно стоящего за моей спиной, разговаривая громко, как бы с тугим на ухо собеседником, и этот голос сказал: «Придите вечером, Чарли». Я огляделся с трепетом и изумлением: я был совершенно один. Я позвонил немедля. Шейдов нет, сообщила нахальная служаночка, несносная вертихвостка, стряпавшая у них по воскресениям и несомненно мечтавшая, что в какой-нибудь вдовый денек старый поэт притиснет ее к груди. Я перезвонил через два часа, попал, как всегда, на Сибил, настоял на разговоре с другом (моих «весточек» ему никогда не передавали), залучил его к телефону и как можно спокойней спросил, что он делал около полудня, когда я услышал его у себя в саду поющим, словно огромная птица. Он толком не помнил, попросил обождать минуту, да, он с Полем (кто таков, не знаю) играл в гольф или по крайности смотрел, как Поль играет с еще одним коллегой. Я закричал, что вечером должен видеть его, и сразу же беспричинно разрыдался, затопив телефон и задохнувшись, — такого припадка со мной не случалось с 30 марта, когда мой Боб покинул меня. После суматошных переговоров между Шейдами Джон сказал: «Чарльз, послушайте. Давайте мы с вами вечером прогуляемся от души. Встретимся в восемь». Это во второй раз мы с ним прогуливались от души, считая с 6 июля (тот, неинтересный, разговор о природе), третья прогулка пришлась на 21 июля и оказалась на редкость короткой.