Гийом Аполлинер - Мост Мирабо [билингва]

Cet homme portait-il ainsi sur le dos
La teinte ignoble de ses poumons

Les bras les bras partout montaient la garde

Le second saltimbanque
N'était vêtu que de son ombre
Je le regardai longtemps
Son visage m'échappe entièrement
C'est un homme sans tête

Un autre enfin avait l'air d'un voyou
D'un apache bon et crapule à la fois
Avec son pantalon bouffant et les accroche-chaussettes
N'aurait-il pas eu l'apparence d'un maquereau à sa toilette

La musique se tut et ce furent des pourparlers avec le public
Qui sou à sou jeta sur le tapis la somme de deux francs cinquante
Au lieu des trois francs que le vieux avait fixes comme prix des tours

Mais quand il fut clair que personne ne donnerait plus rien
On se décida à commencer la séance
De dessous l'orgue sortit un tout petit saltimbanque habillé de rose pulmonaire
Avec de la fourrure aux poignets et aux chevilles
Il poussait des cris brefs
Et saluait en écartant gentiment les avant-bras
Mains ouvertes

Une jambe en arrière prête à la génuflexion
Il salua ainsi aux quatre points cardinaux
Et quand il marcha sur une boule
Son corps mince devint une musique si délicate que nul parmi les spectateurs n'y fut insensible
Un petit esprit sans aucune humanité
Pensa chacun
Et cette musique des formes
Détruisit celle de l'orgue mécanique
Que moulait l'homme au visage couvert d'ancêtres

Le petit saltimbanque fit la roue
Avec tant d'harmonie
Que l'orgue cessa de jouer
Et que l'organiste se cacha le visage dans les mains
Aux doigts semblables aux descendants de son destin
Foetus minuscules qui lui sortaient de la barbe
Nouveaux cris de Peau-Rouge
Musique angélique des arbres
Disparition de l'enfant

Les saltimbanques soulevèrent les gros haltères à bout de bras
Ils jonglèrent avec les poids

Mais chaque spectateur cherchait en soi l'enfant miraculeux
Siècle ô siècle des nuages

Помнится накануне четырнадцатого июля
Во второй половине дня часам к четырем поближе
Я из дому вышел в надежде увидеть уличных акробатов

Смуглолицые от работы на свежем воздухе
Они попадаются ныне куда как реже
Чем когда-то в дни моей юности в прежнем Париже
Теперь почти все они бродят где-то в провинции

Я прошел до конца бульвар Сен-Жермен
И на маленькой площади между церковью Сен-Жермен-де-Пре и памятником Дантону
Я увидел уличных акробатов

Толпа молчаливо стояла и безропотно выжидала
Я нашел местечко откуда было все видно
Две огромные тяжести
Как бельгийские города которые русский рабочий из Лонгви приподнял над головой
Две черные полые гири соединенные неподвижной рекой
Пальцы скатывающие сигарету что как жизнь и горька и сладка

Засаленные коврики лежали на мостовой в беспорядке
Коврики чьи складки уже не разгладить
Коврики все сплошь цвета пыли
На которых застыли грязные желто-зеленые пятна
Как мотив неотвязный

Погляди-ка на этого типа он выглядит жалко и дико
Пепел предков покрыл его бороду пробивающейся сединой
И в чертах вся наследственность явлена как улика
Он застыл он о будущем грезит наивно
Машинально вращая шарманку что дивно
И неспешно бормочет и глухо вздыхает порою
И захлебывается поддельной слезою

Акробаты не шевелились
На старшем было трико надето того розовато-лилового цвета который на щечках юницы свидетельствует о скорой чахотке

Это цвет который таится в складках рта
Или возле ноздрей
Это цвет измены

У человека в трико на спине проступал
Гнусный цвет его легких лилов и ал

Руки руки повсюду несли караул

А второй акробат
Только тенью своей был прикрыт
Я глядел на него опять и опять
Но лица его так и не смог увидать
Потому что был он без головы

Ну а третий с видом головореза
Хулигана и негодяя
В пышных штанах и носках на резинках по всем приметам
Напоминал сутенера за своим туалетом

Шарманка умолкла и началась перебранка
Поскольку на коврик из публики бросили только два франка да несколько су
Хотя оговорено было что их выступление стоит три франка

Когда же стало понятно что больше никто ничего на коврик не кинет
Старший решил начать представление
Из-под шарманки вынырнул мальчик крошечный акробат одетый в трико все того же розоватого легочного цвета
С меховой опушкой на запястьях и лодыжках
Он приветствовал публику резкими криками
Бесподобно взмахивая руками
Словно всех был готов заключить в объятья

Потом он отставил ногу назад и преклонил колено
И четырежды всем поклонился
А когда он поднялся на шар
Его тонкое тело превратилось в мотив столь нежный что в толпе не осталось ни одной души равнодушной
Вот маленький дух вне плоти
Подумал каждый
И эта музыка пластики
Заглушила фальшивые лязги шарманки
Которые множил и множил субъект с лицом усеянным пеплом предков

А мальчик стал кувыркаться
Да так изящно
Что шарманка совсем умолкла
И шарманщик спрятал лицо в ладонях
И пальцы его превратились в его потомков
В завязь в зародышей из его бороды растущих
Новый крик алокожего
Ангельский хор деревьев
Исчезновение ребенка

А бродячие акробаты над головами гири крутили
Словно из ваты гири их были

Но зрители их застыли и каждый искал в душе у себя ребенка
О эпоха о век облаков

Дождь женских голосов льет в памяти моей как из небытия

То каплями летишь из прошлого ты волшебство далеких встреч

И вздыбленные облака стыдят вселенную всех раковин ушных

Прислушайся к дождю быть может это старой музыкою плачут презрение и скорбь

Прислушайся то рвутся узы что тебя удерживают на земле и небесах

Et tandis que la guerre
Ensanglante la terre
Je hausse les odeurs
Près des couleurs-saveurs

Des fleurs à ras du sol regardent par bouffées
Les boucles des odeurs par tes mains décoiffées
Mais je connais aussi les grottes parfumées
Où gravite l'azur unique des fumées
Où plus doux que la nuit et plus pur que le jour
Tu t'étends comme un dieu fatigué par l'amour
Tu fascines les flammes
Elles rampent à tes pieds
Ces nonchalantes femmes
Tes feuilles de papier

И покуда война
Кровью обагрена
Вкус описав и цвет
Запах поет поэт

Как букли запахов ерошит вихрь цветы
И эти локоны расчесываешь ты
Но знаю я один благоуханный кров
Под ним клубится синь невиданных дымов
Под ним нежней чем ночь светлей чем день бездонный
Ты возлежишь как бог любовью истомленный
Тебе покорно пламя-пленница
И ветреные как блудницы
К ногам твоим ползут и стелятся
Твои бумажные страницы