Юрий Левитанский - Черно-белое кино (сборник)

Эти убили, а эти ославили.
Кто ж наши Каины?
Где ж наши Авели?
Даже могил не оставили.
Горько в родимой земле им лежать.
Нашим убитым,
нашим замученным
мы даже памятник не поставили.
Стыдно.
И не за что нас уважать.

… А теперь рассуждаем
о справедливости,
о совестливости,
о милосердии…
… А наши дети танцуют рок,
легко покидая отчий порог,
и школьный урок не идет им впрок,
и каждый пляшущий – их пророк.
А мы удивляемся,
мы раздражаемся,
мы огорчаемся
и сокрушаемся —
ах, наши дети
нас обижают —
не уважают,
не уважают!
А за что им, простите, нас уважать?
…Да, конечно, обидно – не уважают,
шумной музыкой душу свою ублажают —
эти быстрые ритмы они обожают,
до поры не желая иных взамен.
Ну и ладно, и пусть их, пусть обожают —
если нас наши дети не уважают,
значит, все-таки можно ждать перемен!

Сейчас эпоха прессы.
Вестей – невпроворот.
И вызывает стрессы
газетный разворот.
И есть такие факты,
что радуют одних,
а у других инфаркты
случаются от них.
И есть такие вести,
что кое у кого
рождают жажду мести
и более того.
Газетная колонка —
убористый петит —
порой, как похоронка,
из прошлого летит…
Идет эпоха прессы,
и в сутолоке дней
все наши интересы
смыкаются на ней.
И я уж не писатель,
как Игрек или Зет,
а вдумчивый читатель
журналов и газет.
И сызнова, и снова
все сходится на том,
что прежде было Слово,
а прочее – потом.

Это Осип Эмильич шепнул мне во сне,
а услышалось – глас наяву.
– Я трамвайная вишенка, – он мне сказал,
прозревая воочью иные миры, —
я трамвайная вишенка страшной поры
и не знаю, зачем я живу.
Это Осип Эмильич шепнул мне во сне,
но слова эти так и остались во мне,
будто я, будто я, а не он,
будто сам я сказал о себе и о нем —
мы трамвайные вишенки страшных времен
и не знаем, зачем мы живем.
Гумилевский трамвай шел над темной рекой,
заблудившийся в красном дыму,
и Цветаева белой прозрачной рукой
вслед прощально махнула ему.
И Ахматова вдоль царскосельских колонн
проплыла, повторяя, как древний канон,
на высоком наречье своем:
– Мы трамвайные вишенки страшных времен.
Мы не знаем, зачем мы живем.
О российская муза, наш гордый Парнас,
тень решеток тюремных издревле на вас
и на каждой нелживой строке.
А трамвайные вишенки русских стихов,
как бубенчики в поле под свист ямщиков,
посреди бесконечных российских снегов
все звенят и звенят вдалеке.

Я видел вселенское зло.
Я всякого видел немало.
И гнуло меня, и ломало,
и все-таки мне повезло.
Мне дружбу дарили друзья,
и женщины нежно любили.
Меня на войне не убили,
мне даже и тут повезло.
Еще повезло мне, что вот
я дожил до вашей эпохи,
где вовсе дела мои плохи
и зыбок мой завтрашний день.
И все же я счастлив, что смог,
что дожил до этого мига,
до этого мощного сдвига
тяжелых подземных пород.
Я видел начало конца,
и тут меня Бог не обидел,
я был очевидцем, я видел
начало грядущих начал.
Я дожил, мне так повезло,
я видел и знаю наверно —
история движется верно,
лишь мерки ее не про нас.
И все ж до последнего дня
во мне это чувство пребудет
я был там, я знаю, что будет
когда-нибудь после меня.

Сплю Я. Но Сон Мой Странен.
Холодно Мне. Знобит.
То Ли Я Пулей Ранен,
То Ли Совсем Убит.
Вот Он Я, Среди Поля.
В Небе Горит Звезда.
Девочка Моя, Оля,
Ты Не Ходи Сюда.
Здесь Еще Пули Свищут,
Взрывы То Там, То Тут.
Скоро Меня Отыщут.
Скоро Меня Найдут.
Дальняя Канонада.
Зарево Впереди.
Это Тебе Не Надо.
Ты Сюда Не Ходи.
Это Не В Самом Деле.
Это Не Наяву.
Это Не Пуля В Теле —
Это Я Так Живу.
Всё У Меня В Порядке.
Скоро Меня Спасут.
Скоро На Плащ-Палатке
В Тыл Меня Унесут.
Кто-То Склонится Возле
Койки, Где Я Лежу…
Всё Это После, После
Я Тебе Расскажу.

Он В Ночи Крадется Вором,
Отощавший Черный Ворон.
И Ни Звука. Ни Огня.
Ворон, Порохом Пропахший,
Ворон, Без Вести Пропавший,
Что Он Хочет От Меня?
Он Кружил Над Нашей Ротой,
Над Моей Убитой Ротой
Он Вершил Кровавый Пир.
На Глаза Друзей Садился,
На Их Мертвые Садился,
Кровь Неспекшуюся Пил…
Слышу, В Окна Постучались.
Вот И Снова Повстречались.
Снова Рядом. Он И Я.
Он Не Свел Со Мною Счеты.
У Него Свои Расчеты
И Стратегия Своя.
Он Надеется На Стронций,
Ставку Делает На Стронций,
Что Меня Отправит В Ад.
Далеко Он Чует Дивный
Запах Радиоактивный,
Предвещающий Распад.
Он Меня Пугает: – Сгинешь!
Руки Мертвые Раскинешь
Там, У Бездны На Краю.
То-То Праздник Соберу Я,
То-То Я Спою, Пируя,
Песню Старую Свою…
Мне Противны Эти Враки.
Старый Ворон В Черном Фраке,
Знаю Я Тебя Давно.
Мне Смешны Твои Мотивы,
Потому Что Перспективы
Тебе, Ворон, Не Дано.
Это Ты, Мой Недруг, Сгинешь,
Крылья Черные Раскинешь,
В Бездну Канешь Без Следа.
Я Же Пасть Могу Подбитым,
Даже Пасть Могу Убитым,
Но Погибнуть – Никогда.

Как Бьют Часы! Co Счета Можно Сбиться.
По Полке Бродят Блики, Неясны.
Стоят На Полке Книги. Как Им Спится?
У Них Свои, Особенные Сны.
Они Недвижны, Книги, И Спокойны.
Но Ухо К Переплету Приложи!
Там Гул Стоит. Там Происходят Войны.
Там Вспыхивают Грозно Мятежи.
Там И Мое Мальчишеское Фото,
Что В Книге Позабытое Лежит,
Под Непреклонной Сенью Эшафота
Уже Иным Векам Принадлежит.
Оно Там Столько Времени Хранится,
Что Действующим Сделалось Лицом.
Страница Детства. Некая Страница
Между Его Началом И Концом.
Там Всё Так Ясно. Выпукло И Зримо.
Там, Преданный Голодным И Рабам,
На Все Века Гремит Непримиримо
Мой Маленький Отрядный Барабан.
О, Как Он Бьет! Со Счета Можно Сбиться.
Он, Призрачные Тени Шевеля,
Мне Говорит: – Пока Тебе Тут Спится,
Меня Теснят Солдаты Короля…
О Да, У Королей Надежны Слуги!
Но От Ответа Я Не Ухожу.
Я С Сожаленьем Отвергаю Слухи
О Том, Что Я Причастен К Мятежу.
Не Я В Горах Оружие Скрываю,
И Не Меня Преследуют Всё Злей.
Да, Это Так. И Всё Же Не Скрываю:
Я С Детства Презираю Королей.
И Ты Стучи, Греми, Когда Мне Спится,
Буди Меня, Мой Барабанный Бог!
Не Дай Мне Ненароком Оступиться
В Одной Из Тех Решающих Эпох!

Когда Пожар Гудел В Моем Дому,
Мои Друзья Меня Не Оставляли —
Они Меня Учили, Наставляли,
Советовали Мужественней Быть.
Милейшие Наставники Мои,
Они Меня По-Своему Любили,
И Потому По-Своему Лепили,
Стремясь Полнее Выразить Себя.
К Тому Ж Они, Учившие Меня,
Браня Меня За Склонность К Полумерам,
Учили Меня Собственным Примером,
Что Было Поучительно Весьма.
Они Меня Учили День За Днем,
Давая Мне Уроки Хладнокровья,
Но Надо Мной Уже Дымилась Кровля,
И Я Не Знаю, Многого Ль Достиг.
Благодаря Наставникам Моим
Я Постигал Науку Равнодушья,
Но Душу Мне Сжимало От Удушья,
И Я Не Знаю, Многого Ль Достиг.
Я Школу Себялюбья Проходил.
Я Примерял Сомнительные Перья
Благоразумья И Высокомерья,
Хотя Не Знаю, Многого Ль Достиг.
И Всё-Таки Мои Учителя
Меня С Таким Усердьем Обучали,
Что Стал Я Замечать, Не Без Печали,
Что, Кажется, Достиг Кое-Чего.
Да, Я Достиг, Достиг Кое-Чего,
Хотя Я Вижу Не Без Огорченья,
Что В Длительном Процессе Обученья
Существенное Что-То Потерял.
Мои Прекраснодушные Друзья,
Мои Недальновидные Пророки!
Спасибо Вам За Горькие Уроки,
Но Жаль Мне, Если Впрок Они Пошли.
Нет, Не Отмщенье – Аз Да Не Воздам.
Готов Вернуться К Тем, С Кем Разлучился,
Готов Забыть Всё То, Чему Учился,
Но Страшно Мне, А Вдруг Не Разучусь.
Нет, Дай Вам Бог – Ни Дыма, Ни Огня.
Пусть Дом Ваш Не Нуждается В Защите.
Но Если Что – То Вы Уж Не Взыщите,
О Мудрецы, Учившие Меня!