Эдуард Лимонов - Атилло длиннозубое

Ты обладаешь девкой стоя,
Ведь девка – существо простое,
Вечерний час вдоль девки льется,
Она и стонет, и трясется,
Тебе, – мужчине отдается…

Кишка у девки горяча,
И ножки пляшут ча-ча-ча.

Река лежит как макарона,
И начинается узка,
Преодолеешь в полплевка
Верховья Дона.

Но разливается на юг
Казаку забубенный друг,
Вода мощна и непреклонна
В низовьях Дона.

В Старо-Черкасской русский род
Как в старой опере живет.
С монастырем подворье дружит,
Ему музеем верно служит.

Над камышами – пароход
Россией-Родиной плывет.
Здесь Разин был, и Пугачева,
Здесь видели солдата злого.

Выходит дама молодая
В окрестностях шести утра
И, сапогами снег сминая,
Пересекает даль двора.

Я из окна смотрю, тяжелый,
Как эта женщина моя,
Объект еще недавно голый,
Взрезает волны бытия.

Японка? Или парижанка?
Не обернулась на окно.
Ну что же ты, взгляни, беглянка!
Как я стою, в руке вино

Зажато, красное, в бокале.
Стою я, старый самурай.
Идешь ты, дама, по спирали,
Уносишь раскаленный рай —

Твой треугольник разозленный,
Одетый в нежные трусы,
Зубастый, перенапряженный
И чуть колючий, как усы…

Ну что ж, за девок и детей!
За пламенных вождей!
За смерть, засевшую в углу,
За гильзы на полу!

За «телочку», в зубах трусы,
За женских туфелек носы,
За белый зад, за темный взгляд.
Пусть «Очи черные» гремят…

И стонут пусть бойцы,
Что жизни порваны концы,
Но их хирург связал, еврей,
За спасших нас людей!

За устриц, что дрожат во рту!
За «выйти из тюрьмы»-мечту!
За автоматный дробный стук!
За внутренности сук!

Я подымаю свой стакан,
Известный старый хулиган.
Да здравствует! Да здра…
Великий Солнце, Ра!

Ну что ж, весна! День темный и мохнатый,
Без женщины, ее тяжелых век…
Вне ног ее (прекрасные канаты!)
Под юбкой две дыры, входы аптек…

День темный, удивительно тревожный.
Ах, лечь бы спать, но невозможно спать,
Чтоб ночь пришла,
черна, как крем сапожный,
Чтоб ночь пришла, мне нужная, опять!

Без женщины, столь нервных окончаний,
Ее всегда катящихся шаров,
Пластичных рук, шершавых сочетаний,
Без нежных шей, без пламенных узлов…

Два трактора в окне прилежно роют,
По желтой глине ползают босы…
Своим жужжаньем острым беспокоят,
Вертя в грязи колеса-колбасы…

Чего же ты, день темный и мохнатый,
Меня прижал у мокрого окна,
И я теку, столь плотно к вам прижатый?!
К двум тракторам. Без женщины. Весна…

Я люблю твое детское нижнее белье,
И то, как ты заикаешься,
Люблю твои черные волосы —
Гриву кобылки,
Ты ведь маленькая кобыла, Фифи,
Разве не так?
Ну разве не так?

Сухопарую желчность Берроуза Вилли
Вы уже смаковали? Уже Вы вкусили?
С шоколадной коробкой сухого морфина
Ни за чем человеку его половина…

Продавцом без изъянов готового платья
Не готов его скромную руку пожать я.
Убивает жену, уезжает в Танжер,
Наркоман, джентльмен, сатанист, voyager,

Сухопарый, дощатый, худой, в плоской шляпе,
На диване, в кровати, и в кресле-канапе.
Вилли! Вилли! Вставайте! Не спите, не спите!
Вам пора, электрический стул посетите!

У Берроуза старого стиля ботинок,
Нет шнурков, вместо них
только жабры резинок.
Boys бегут с оглушительным криком «Ура!»,
И мачете, ножи, лезвия топора…

И мачете, мачете, мачете стальные,
Эти boys, эти юноши ледяные
Подъязычной таблеткой, уколом у локтя
Как и следом глубоким горящего когтя,

Вилли глазом вращает, зрачок, как юла,
И жена, распростертая подле стола.

Феллахи свергли фараона.
Каира темные сыны
Среди туристского сезона,
Как будто дети сатаны,

Стащили с трона Мубарака.
Зоологических богов
(Там Бог-шакал и Бог-собака)
Они не тронули, однако,
Не отвинтили им голов.

Феллахи поступили мудро,
Им надоел их фараон.
И вот, главу посыпав пудрой,
От власти отрешился он.

Найдут другого Фараона
Каира темные сыны,
Тутмоса или Эхнатона…
Из чувства мести и вины…

Как иногда приятно есть
Простую колбасу на хлебе,
И ожидать благую весть,
Не в Интернете, но на небе…

Бокал простейшего вина
Над Ленинским проспектом… В дáли…
Мне длань Создателя видна
Все ее дактило-детали

Вообразим, что некто худ,
И смугл лицом, и бел главою
На нас обрушит груду чуд,
Тебе и мне кивнув чалмою…

Тушеобразен и свиноподобен —
Вот бизнесмен российский словно Робин,
Не Робин Good, но грузный Робин Bad,
В лэндроуэре едет на обед.

Вот его друг – заморская свинья.
Вот его девка в коконе тряпья,
А вот его охранники-дебилы.
Что Ельцин с Горбачевым натворилы…

Менты снуют в автомобилях,
Уже над городом рассвет,
И никого из близких нет
Уже мне в этих Фермофилях,

Теснинах, то есть, городских…
Вот фонари погасли разом,
Гляжу вооруженным глазом
На панораму бед людских.

Двуногим смятая природа
Забита в камень и асфальт
Менты как грязная погода
Ментов апофеоз, гештальт…

– Вам надо отдохнуть… – Мне надо отдохнуть?
В полях замученных пролечь мой должен путь.
Прогулок по лесам, которых не хватает,
Я должен совершить, где паучок летает…

Прогулок по земле, пропитанной бензином,
Иду я Бог-отцом на встречу с Богом-сыном.
А йодистый раствор, что воздухом зовется,
Болезнетворных спор от тяжести трясется…

Я, у кого из вен и брать не нужно сгустки,
Иду как гобелен и лаю по-французски,
Лежу как минерал на фоне Подмосковья.
Эй, Эдвард, генерал! Здоровья Вам! Здоровья!

Конец апреля. Новый май
Мне дышит в спину глоткой свежей
До боли девку продирай
В ее межножести промежий.

Конец апреля. Холодны
Ножи и вилки на балконе,
А на поверхности луны
Видны усы, как на иконе.

И борода его. Он худ,
Спаситель землю озирает,
На всех балконах съезд Иуд,
Спаситель видит их и знает…

Сколько отправилось на тот свет
Очень серьезных людей.
Нет Слободана со мной рядом, нет,
Переловили сербских вождей.

В холле гостиницы «Континенталь»
Рухнул мой друг Аркан,
В гневе черкает свой календарь
Шешель в тюрьме-капкан.

Я знал всех крупных bad boys, ну да…
А кого знаете Вы?
Ваши друзья? Ну таких стада…
А мои друзья мертвы…