Ярослав Смеляков - Стихотворения и поэмы

И несмело, негромко
меж темных вечерних ветвей
то засвищет, то смолкнет,
то снова начнет соловей.

К этой славной могиле,
неспешно идя от села,
Михаила и Машу
тропинка сама привела.

И почудилось им,
что глаза погребенных солдат
сквозь могильную землю
в глаза комсомольцев глядят.

Что с великой заботой,
как в зеркало будущих дней,
смотрит прошлое наше
в глаза молодежи своей.

…Мы стояли в запасе,
а когда вы упали в цветы,
взяли ваши винтовки
и стали на ваши посты.

Мы вернулись домой,
не одни истоптав сапоги,
взяли молоты ваши
и стали за ваши плуги.

Все традиции ваши
мы бережно в сердце храним,
допоем ваши песни
и ваши дела завершим.

Не сегодня, так завтра
пятилетнего плана путем
мы в сады коммунизма,
в сады коммунизма войдем.

И хотим, чтоб в то утро
со всех параллелей земли
все товарищи наши
в страну коммунизма пришли.

Чтоб пришли наши деды
на празднество красных знамен
из подпольных собраний,
из песен далеких времен.

Чтобы в кожаных куртках
пришли комиссары страны
из архивов Истпарта,
из приказов гражданской войны.

Чтобы встали, услышав,
как зорю горнист протрубил,
наши мертвые братья
из воинских честных могил.

В полевые бинокли
видали, видали они
за огнями сражений
городов коммунизма огни.

Над могилами их
повторяла, прощаясь, страна:
«Ваше дело живет.
Вечно ваши живут имена».

Подымайся, селькор,
и на Красную площадь иди
со своею тетрадкой,
с кулацкою пулей в груди.

Ночью возле оврага
сражен ты в неравном бою.
Мы вернем тебе солнце,
мы вытащим пулю твою.

Вот идут с «Марсельезой»
Парижской коммуны сыны
от Стены коммунаров
до башен Кремлевской стены.

Вот от вышек бакинских,
наметив далекий маршрут,
двадцать шесть комиссаров,
двадцать шесть комиссаров идут.

Кто с кайлом, кто с лопатой
идут из недавней поры
землекопы Турксиба,
бригады Магнитной горы.

Из газетных подшивок,
из сумрака книжных палат
Маяковский и Фучик
идут на весенний парад.

Из полдневных небес
на посадку идет самолет.
Над своею Москвою
его Талалихин ведет.

И шагают в обнимку
под заревом алых знамен
комсомольцы Триполья,
комсомольцы твои, Краснодон.

И встречают героев,
встречают отцов и друзей
сын подземных заводов
и дочь подмосковных полей.

В Мосбасс к старшому брату
приехал младший брат.
На новеньком погоне
три звездочки блестят.

Приехал в отпуск летчик,
прославленный герой.
Серебряные крылья,
околыш голубой.

Старшой пришел с работы,
с плеча шахтерку снял:
«Да как ты? Да чего ты?
Да что ж не написал?»

Железные объятья —
и вот уже вдвоем
сидят родные братья
за праздничным столом.

Плывет к окошку синий
махорочный дымок.
«Ну, как ты там, братишка?» —
«А как ты здесь, браток?»

Глядит с любовью летчик
на брата своего.
«Как будто всё в порядке!»
— «Покамест ничего!»

Глядит — не наглядится
на брата брат старшой:
«Высоко ты забрался,
братишка дорогой!»

И молча вспоминает,
как вместе с братом жил, —
хоть высоко летает,
а шахту не забыл.

Течет за словом слово
душевный разговор.
И старший брат меньшого
ведет на шахтный двор.

И будто ненароком
к доске подвел его,
прославленного аса,
братишку своего.

На пестрые рисунки о
ни вдвоем глядят:
на быстром самолете
несется старший брат.

Летят за ним вдогонку
в мелькании колес
зеленая трехтонка
и черный паровоз.

С улыбкой смотрит летчик
на этот быстрый строй:
«Высоко ты забрался,
братишка дорогой!»

И о своей работе
толкуют до зари
шахтер и летчик — братья,
бойцы, богатыри.

А в небесах над ними,
свободный славя труд,
советские машины
меж звездами плывут.

И по всему Мосбассу
предутренней порой
ритмично рубят уголь
машины под землей…

В зыбком мареве кумача
предо мной возникает снова
школа имени Ильича
ученичества заводского.

Эта школа недавних дней,
небогатая, небольшая,
не какой-нибудь там лицей,
не гимназия никакая.

Нету львов у ее ворот,
нет балконов над головою.
Ставил стены твои народ
с ильичевскою простотою.

Но о тесных твоих цехах,
о твоем безыскусном зданье
сохранилось у нас в сердцах
дорогое воспоминанье.

Ты, назад тому двадцать лет, —
или то еще раньше было? —
нам давала тепло и свет,
жизни правильной нас учила.

Как тебе приказал тот класс,
что Россию ковал и строил,
ты — спасибо! — учила нас
с ильичевскою прямотою.

Оттого-то, хотя прошли
над страною большие сроки,
мы от школы своей вдали
не забыли ее уроки.

Оттого-то за годом год,
не слабея от испытанья,
до сих пор еще в нас живет
комсомольское воспитанье.

У затворенного окна
в час задумчивости нередко
мне сквозь струйки дождя видна
та далекая пятилетка.

Там владычит Магнитострой,
там днепровские зори светят.
Так шагнем же туда с тобой
через это двадцатилетье!

…Ночь предутренняя тиха:
ни извозчика, ни трамвая.
Спит, как очи, закрыв цеха,
вся окраина заводская.

Лишь снежок тех ударных дней
по-над пригородом столицы
в блеске газовых фонарей
озабоченно суетится.

Словно бы, уважая власть
большевистского райсовета,
он не знает, куда упасть,
и тревожится всё об этом.

Не гудели еще гудки,
корпуса еще дремлют немо.
И у табельной нет доски
комсомольцев моей поэмы.

…Мы в трамвайные поезда
молча прыгаем без посадки,
занимая свои места
на шатающейся площадке.

А внутри, примостясь в тепле,
наши школьные пассажирки
в твердом инее на стекле
прогревают дыханием дырки.

И, впивая звонки и гам,
приникают привычно быстро
к этим круглым, как мир, глазкам
бескорыстного любопытства.