Максим Рыльский - Стихотворения и поэмы

В те времена политические страсти проникли во все сферы жизни, тогда все переводилось на язык политики. Даже цвет: синяя даль и красная зима [5] «Красная зима» — название первой книги стихов В. Сосюры, вышедшей в 1921 г. — это были два символа, противоположные и в эстетическом и в политическом отношении. Вот почему Рыльский со своим аполитизмом и «неоклассицизмом» легко мог быть причислен к враждебному лагерю. Подобная позиция в известной мере устраивала и украинских буржуазных националистов; недаром эти «парнасцы», вчерашние символисты и эстеты, а в первые послеоктябрьские годы «внутренние эмигранты» — хотели видеть Рыльского «своим». Но они ошиблись.

Литературная ситуация на Украине в 20-е годы была крайне сложной, напряженной и противоречивой. В 1922–1923 годах здесь появилось несколько литературных организаций, таких, как «Гарт» («Закал», пролетарские писатели), «Плуг» (крестьянские писатели), «Аспанфут» (ассоциация панфутуристов). Решительней проявили себя и «неоклассики». Воскрешение классических форм искусства и классических стилей, ориентация на западноевропейскую культуру, погружение в мир патриархальной старины — таково в немногих словах направление художественных исканий «неоклассиков». Уязвимость и ограниченность их литературной программы совершенно ясна, поскольку она уводила искусство от широких и прямых контактов с современностью, отвлекала его от злободневных политических проблем. Именно это и было причиной симпатий к «неоклассикам» буржуазно-националистической интеллигенции, а когда в 1925 году возникла ВАПЛИТЕ [6] Вільна академія пролетарьської літератури. , то они были поддержаны и группой М. Хвылевого, выступившего против национальной политики большевистской партии.

Однако подобные заявления и одобрения не дают оснований усматривать в творчестве «неоклассиков» какую-либо контрабанду враждебной социализму идеологии — обвинение, которое было им предъявлено вульгарно-социологической критикой 20–30-х годов. Между тем в деятельности «неоклассиков» следует различать и свои положительные стороны, в частности: решительную защиту классического наследства и активную полемику с левацкими установками ликвидаторов искусства — лефовцев и пролеткультовцев, призыв к овладению богатствами мировой художественной культуры.

Вот что говорил незадолго до смерти о «неоклассиках» сам Рыльский: «Надо прямо сказать, что довольно невыразительный термин „неоклассики“ был приложен случайно и очень условно к небольшой группе поэтов и литературоведов, группировавшихся сначала вокруг журнала „Книгарь“ (1918–1920), а позже — вокруг издательства „Слово“. Хотя и пишется в наших справочных изданиях, будто украинские „неоклассики“ провозгласили культ „чистого искусства“, заявляю с полной ответственностью, что никто из участников группы нигде и никогда такого лозунга не поднимал… В теоретических постулатах „неоклассиков“ было действительно много спорного, а то и неправильного, — но об этом можно бы говорить только тогда, когда читателям было бы известно наследие этой группы. Но апологетами „чистой красоты“, „искусства для искусства“ и тому подобных несуразностей „неоклассики“ себя никак не считали и не провозглашали. Эстетической платформой, которая их объединяла, была любовь к слову, к строгой форме, к великому наследию мировой литературы. Украинский неоклассицизм был в значительной мере выражением борьбы против панфутуристов, деструкторов и других представителей того искусства, которое так безосновательно декларировало себя как „левое“…» [7] Максим Рильський, Микола Зеров — поет і перекладач. — В кн.: Микола Зеров, Вибране, Київ, 1966, с. 6.

Что же касается Рыльского, то была в его гражданском и нравственном облике одна черта, резко отделявшая его и от лагеря внутренних эмигрантов, и от приспособленцев, — это предельная честность, желание быть «не бумажным — живым поэтом». Эта позиция Рыльского была характерна для многих поэтов, испытавших на себе влияние декадентской эстетики (Вера Инбер, Галактион Табидзе, Мухтар Ауэзов), которые, как и Рыльский, медленно, но верно шли к новым идейно-творческим позициям и только к началу 30-х годов твердо стали на почву социалистического реализма.

1923 год — год заметного перелома в настроениях и мотивах Рыльского, год, когда он последовательно начал строить мосты к народу, к будущему, к советской действительности. Об этом, в ответ на резкую критику «Синей дали», он сам оповестил в письме в редакцию киевской газеты: «Если вернемся к моим произведениям, то действительно странно читать в 1922–23-м о „рыбной ловле“, о „покое“ и т. п. Это не значит, что я все время революции только спокойно ловил рыбу, а лишь свидетельствует об одном свойстве моей психики: я могу откликаться лирическим стихом только на прошедшее, на то, что „отстоялось в душе“ и может иметь прозрачную форму, свойственную моей манере, иначе писать не могу. В последнее время в моей лирике в отношении ее мотивов идет эволюция, и что она даст — увидит читатель. Во всяком случае современность заговорила. Кончаю просьбой не делать скороспелых обобщений и приговоров» [8] «Більшовик», 1923, 25 сентября. .

Да, современность заговорила. В том же году была написана поэма «Сквозь бурю и снег», ряд лирических стихотворений, отразивших упорные поиски правды, счастья, добра, истины, движение вперед к новым мотивам, образам, темам. Это был долгий и сложный путь, с остановками, ошибками, зигзагами, занявший все 20-е годы. Борьба нового со старым в душе поэта была воистину драматичной.

С чего начался переход Рыльского к темам современности? С лирико-эпических поэм «Чумаки», «Сквозь бурю и снег», «Ганнуся». В поэме «Чумаки» ощущается дыхание новой жизни, воспевается «содружных воль алмазный коллектив». Страстную отповедь получает в «Чумаках» левацкое пролеткультовско-лефовское отрицание культуры прошлого. Рыльский защищал два положения, ставшие ныне совершенно бесспорными: усвоение лучших культурных традиций прошлого и органическое сочетание мысли и эмоций как залог истинно прекрасного в поэзии, — грядущее связано с минувшим «нерасторжимыми вовек цепями»:

Еще более характерна поэма «Сквозь бурю и снег», отразившая социальные противоречия времени нэпа. Произведение это рассказывает о том, как поэт сквозь бурю и снег рвется к новой жизни, о том, что его тревожит и мучит, о том, какие разительные контрасты он видит вокруг. От «парнасских муз» и романтики «синей дали» Рыльский бросается в бурный поток жизни и воспроизводит в стихах увиденное и услышанное наяву. Вот современный город: безрукие и безногие нищие, голодающие и беспризорные; нищие молятся, калеки выставляют свои раны и увечья, девушки продают свое тело. В эти голоса униженных и оскорбленных вплетаются голоса сытых и довольных — «совбуров» (советских буржуев), мещан и обывателей. В таком же духе рисуется село. Там такие же кричащие контрасты: звериная дикость кулаков, темнота и забитость бедноты. В поэме, думается, есть и ноты самокритики. Когда Рыльский утверждает, что в селе «совсем аркадские пастушки», а потом противопоставляет этой пасторали голод, дикость, самосуд, невежество, как не вспомнить, что совсем недавно сам поэт рисовал жизнь села в виде современной идиллии («На опушке»).