Владимир Черноземцев - «Мартен»

— Так-то, дружок. А ты говоришь — самородок, — обернулся Лукич к Лизе. — Сама ты самородок.

В музее мы задержались в Аносовском зале, где выставлены образцы булатной стали, украшенные дивным орнаментом златоустовской гравюры. Кстати, Антон вспомнил, что где-то читал, будто в кремлевской Оружейной палате есть златоустовская сабля с личной меткой Иванко-Крылатко (Бушуева). И будто саблю ту привезли из Германии наши солдаты в сорок пятом. Семен Лукич заинтересовался и перестал наставлять. Из «экскурсовода» он превратился в экскурсанта и сам уже готов был расспрашивать.

В зале современных экспозиций мы остановились у стенда с портретами знатных металлургов Златоуста, и Антон начал было рассказывать про своего учителя — известного сталевара, но Семен Лукич неожиданно прервал его:

— Выходит, мы совершили экскурсию по кругу: от Аносова до твоего учителя, Антон… — Помолчав немного, добавил: — Да, ребятки, это понимать надо! Коренное место.

Больше ничего мы в тот раз от Лукича не услыхали. Зато месяц спустя, на Октябрьских праздниках, за столом в доме Тагановых узнали замечательную историю.

Давно это было… Сказывают, будто лет этак поболе ста назад прусский король Вильгельм был в гостях у русского царя Николая Первого. Ну, как водится, выпили они по чарке и пошел тут царь-государь своему другу-неприятелю дива да чудеса во дворце показывать. Фасон держал.

Дошли этак до ружейной палаты. В ту пору оружие известно какое было, все больше холодное, ближнего боя. Немцы, они насчет мастерства люди дошлые, удивить их трудно. Ухмыляется прусский король Вильгельм: эка-де невидаль какая, нашел чем хвастаться друг Миколаша!

Только видит он саблю. Видит и глаз отвести не может — такая сабля особенная, золотом вся изукрашена. Не то, чтобы цветочки там какие намалеваны, а целые баталии изображены тонко-тонко на обеих сторонах. В самом же верху, у эфеса, золотой конь распластал крылья и звездочка над ним сияет.

Вертит царский гость ту саблю в руках и так и этак, губами причмокивает, а хозяин возьми да и подбрось платочек, тонюсенький такой, легонький, как пушинка. Упал платочек на лезвие сабли и развалился пополам.

— Э! Золинген! — воскликнул тут прусский король. Наша, мол, сталь, немецкая.

Тогда приказал царь слугам рубануть той саблей по клинку, сделанному из лучшей золингеновской стали немецкими мастерами. И разлетелся он на куски на глазах у пруссака.

— Нет, герр Вильгельм, не Золинген это, а наш, златоустовский, — сказал царь. — Инженер Аносов изготовил, мастер Ивашка Бушуев изукрасил искусно.

Муторно тут стало на душе у короля прусского, а глаза так и загорелись: далеко немцам до такого искусства! Выпросил он у царя ту саблю в дар и увез с собой. Может, надеялся разгадать тайну булата, похитить славу русского оружия, да где там!

…Давно это было и быльем поросло. Да только случай недавно вышел один такой, что пришлось вспомнить о былом.

В Великую Отечественную войну, гоня фашистского зверя, вступили наши воины-освободители на прусскую землю. Немало увидели они там всякого добра, награбленного гитлеровцами у разных народов. Побывали и в том дворце, где прусский король когда-то жил. Между прочим увидели там выставку старинного оружия. И был там клинок один красоты необыкновенной, узора дивного.

— Игрушка! — дивились солдаты. — И кто только мог сработать чудо такое?

Показали своему офицеру. Осмотрел он тот клинок со вниманием, улыбнулся про себя и сказал:

— Вот я вам покажу, какая это игрушка. А ну-ка, подставляй, какие там еще сабли есть!

И пошел рубить немецкие шашки, словно прутья березовые, только хруст идет. А на клинке у него между тем и зазубринки не оказывается.

— Вот чудо-то! — дивятся солдаты. А офицер только посмеивается. — Да это же, говорит, настоящий аносовский булат! Вот, глядите. — Он показал метку на клинке: крылатый конь золотом выведен. И надпись чуть различимая сохранилась: «Иван Бушуев. Златоуст».

— Супротив булата ни одна сабля не устоит.

Тут один молодой офицер — он до того молчал все, только поглядывал — вынимает из ножен свою саблю — без украс — и говорит:

— А ну-ка, папаша, рубани, да посильнее!

Рубанули раз — ничего. Еще и еще много раз попробовали — все равно никаких следов от ударов, оба клинка целы-невредимы.

— Что за притча такая? — опять удивляются солдаты. — Выходит, есть сталь и покрепче булата?

— Да, есть, — сказал молодой офицер и гордо поднял свою саблю. — То — булат аносовский, хорош он. А это вот — сталь нынешняя, еще лучше. И родина у них одна — Златоуст. И сам я из Златоуста.

Обрадовались бойцы, что все так ладно получилось, и порешили тут же оба клинка в Кремль доставить — в память о великих победах русского оружия. Так и сделали…

Над городом низко стелются тучи, рассеивая мелкий холодный дождь. В узких улицах, как в трубах, гудит с подвывами ветер. Очертания ближних гор размыты, и кажутся они ворохами грязной ваты. Дальние горы не видны, затянуты мглой.

В такую тоскливую погоду начинается у Тимохи как бы раздвоение личности. Вот он сам, парень как парень, а вот еще один Тимофей — непонятный и странный, а то и страшный. Он терзает Тимоху, нашептывает, сманивает ехать куда-нибудь.

«Куда ехать-то! — пугается Тимоха. — Опять к Ледовитому океану? Да был я там! В реках тонул, в снегах тонул, болотный дух нюхал. Хватит с меня! Одичал я. Среди людей, а как в пустыне. Мне никто не нужен, я никому не нужен. Сошлись-разошлись… Не хочу!» Чтобы отвязаться от такого наваждения, Тимоха работает со злостью, как бы наказывая себя. А вечером, не заходя в общежитие, бродит по улицам, пристально смотрит в лица встречных и силится понять, что это за люди, куда они все спешат и спешат, о чем они думают. Вот же смотрят они на Тимоху — и что? Разве не догадываются, как неуютно и одиноко ему? А если догадываются, то почему молчат? Вот бы остановил кто и спросил. Я бы, думает Тимоха, порассказал кой-чего…