Сборник - Русалка. Русская баллада

О! не знай сих страшных снов
Ты, моя Светлана…
Будь, Создатель, ей покров!
Ни печали рана,
Ни минутной грусти тень
К ней да не коснется;
В ней душа как ясный день;
Ах! да пронесется
Мимо – бедствия рука;
Как приятный ручейка
Блеск на лоне луга,
Будь вся жизнь ее светла,
Будь веселость, как была,
Дней ее подруга.

«За днями дни идут, идут…
Напрасно;
Они свободы не несут
Прекрасной;
Об ней тоскую и молюсь,
Ее зову, не дозовусь.

Смотрю в высокое окно
Темницы:
Все небо светом зажжено
Денницы;
На свежих крыльях ветерка
Летают вольны облака.

И так все блага заменить
Могилой;
И бросить свет, когда в нем жить
Так мило;
Ах! дайте в свете подышать;
Еще мне рано умирать.

Лишь миг весенним бытием
Жила я;
Лишь миг на празднике земном
Была я;
Душа готовилась любить…
И все покинуть, все забыть!»

Так голос заунывный пел
В темнице…
И сердцем юноша летел
К певице.
Но он в неволе, как она;
Меж ними хладная стена.

И тщетно с ней он разлучен
Стеною:
Невидимую знает он
Душою;
И мысль об ней и день и ночь
От сердца не отходит прочь.

Все видит он: во тьме она
Тюрёмной
Сидит, раздумью предана,
Взор томный;
Младенчески прекрасен вид;
И слезы падают с ланит.

И ночью, забывая сон,
В мечтанье
Ее подслушивает он
Дыханье;
И на устах его горит
Огонь ее младых ланит.

Таясь, страдания одне
Делить с ней,
В одной темничной глубине
Молить с ней
Согласной думой и тоской
От неба участи одной —

Вот жизнь его: другой не ждет
Он доли;
Он, равнодушный, не зовет
И воли:
С ней розно в свете жизни нет;
Прекрасен только ею свет.

«Не ты ль, – он мнит, – давно была
Любима?
И не тебя ль душа звала,
Томима
Желанья смутного тоской,
Волненьем жизни молодой?

Тебя в пророчественном сне
Видал я;
Тобою в пламенной весне
Дышал я;
Ты мне цвела в живых цветах;
Твой образ веял в облаках.

Когда же сердце ясный взор
Твой встретит?
Когда, разрушив сей затвор,
Осветит
Свобода жизнь вдвоем для нас?
Лети, лети, желанный час».

Напрасно; час не прилетел
Желанный;
Другой Создателем удел
Избранный
Достался узнице младой —
Небесно-тайный, не земной.

Раз слышит он: затворов гром,
Рыданье,
Звук цепи, голоса́… потом
Молчанье…
И ужас грудь его томит —
И тщетно ждет он… все молчит.

Увы! удел его решен…
Угрюмый,
Навек грядущего лишен,
Все думы
За ней он в гроб переселил
И молит рок, чтоб поспешил.

Однажды – только занялась
Денница —
Его со стуком расперлась
Темница.
«О радость! (мнит он) скоро к ней!»
И что ж?.. Свобода у дверей.

Но хладно принял он привет
Свободы:
Прекрасного уж в мире нет;
Дни, годы
Напрасно будут проходить…
Погибшего не возвратить.

Ах! слово милое об ней
Кто скажет?
Кто след ее забытых дней
Укажет?
Кто знает, где она цвела?
Где тот, кого своим звала?

И нет ему в семье родной
Услады;
Задумчив, грустию немой
Он взгляды
Сердечные встречает их;
Он в людстве сумрачен и тих.

Настанет день – ни с места он;
Безгласный,
Душой в мечтанье погружен,
Взор страстный
Исполнен смутного огня,
Стоит он, голову склоня.

Но тихо в сумраке ночей
Он бродит
И с неба темного очей
Не сводит;
Звезда знакомая там есть;
Она к нему приносит весть…

О милом весть и в мир иной
Призванье…
И делит с тайной он звездой
Страданье;
Ее краса оживлена:
Ему в ней светится она.

Он таял, гаснул и угас…
И мнилось,
Что вдруг пред ним в последний час
Явилось
Все то, чего душа ждала,
И жизнь в улыбке отошла.
Иван Иванович

«Орел ты мой белый! спустися на дол,
Слети с поднебесья, мой белый орел!
Взгляни: я Заремба, в крови пред тобой,
Бывало, ты помнишь, в боях удалой,
Телами пандуров тебя я кормил;
Прошу, чтобы службу ты мне сослужил.
Потом пусть добычей орлятам твоим
С кровавым, с отважным и сердцем моим.

Пустую лядунку мою ты схвати
И к брату Рамейке скорее лети.
Двенадцать зарядов с собой я носил,
Двенадцать пандуров я ими убил.
Но с ними таился Бенаки-злодей;
Бездушный, боялся он сабли моей, —
Булат неизменный лишь выхватил я,
Он сзади кинжалом ударил меня.

Лети – и родимый за брата отмстит.
И вот еще перстень – в нем яхонт горит —
И шитый узорно платок мой цветной,
Отдай их вернее Милене младой;
И станет мой перстень она целовать,
А слезы узорным платком отирать».
И мчит орел белый в безмолвьи ночном
Лядунку и перстень с узорным платком.

И к брату Рамейке орел прилетел;
Рамейко с друзьями в похмелье сидел,
О брате убитом едва потужил,
Пустую лядунку откинул и пил.
К прелестной Милене помчался орел,
И деву младую он в церкви нашел;
И к ней он явился с заветным кольцом, —
Милена с Бенаки стоит под венцом.

В лесу прибит на дубе вековом
Булатный щит, свидетель грозных сеч;
На том щите видна звезда с крестом,
А близ щита сверкает острый меч.

И свежую могилу осеняет
Тенистый дуб, и тайны роковой
Ужасен мрак: никто, никто не знает,
Кто погребен в лесу при тьме ночной.

Промчался день, опять порой урочной
Ночь темная дубраву облегла;
Безмолвно все, и медь уж час полночный
На башне бьет соседнего села.

И никогда страшнее не темнела
Осення ночь: она сырою мглой
Дремучий лес, реку и холм одела —
Везде покров чернеет гробовой.

Но меж дерев багровый блеск мелькает,
И хрупкий лист шумит невдалеке,
И факел дуб вблизи уж озаряет:
Его чернец в дрожащей нес руке.

К могиле шел отшельник престарелый,
И вместе с ним безвестно кто, в слезах,
Идет, бледней своей одежды белой;
Печаль любви горит в ее очах.

И пел чернец по мертвом панихиду,
Но кто он был – чернец не поминал;
Отпел, вдали сокрылся он из виду,
Но факел всё в тени густой мерцал.