Ольга Берггольц - Ленинградский дневник (сборник)

В бомбоубежище, в подвале,
нагие лампочки горят…
Быть может, нас сейчас завалит.
Кругом о бомбах говорят…
…………………………………………….
…Я никогда с такою силой,
как в эту осень, не жила.
Я никогда такой красивой,
такой влюбленной не была…

Да, я солгу, да, я тебе скажу:
«Не знаю, что случилося со мной,
но так легко я по земле хожу,
как не ходила долго и давно.
И так мила мне вся земная твердь,
так песнь моя чиста и высока…
Не потому ль, что в город входит смерть,
а новая любовь недалека?..»

…Сидят на корточках и дремлют
под арками домов чужих.
Разрывам бомб почти не внемлют,
не слышат, как земля дрожит.
Ни дум, ни жалоб, ни желаний…
Одно стремление – уснуть,
к чужому городскому камню
щекой горящею прильнуть…

О нем говорили – «наш».
Он был из таких людей,
которым ты всё отдашь
и в счастье своем, и в беде.
Затем, что себя не жалел,
ни юность, ни жизнь свою.
Легко ходил по земле,
других выручал в бою.
Ты имя его сохрани.
Он родом с сибирской реки,
меж сверстников – «наш Леонид»,
в строю – лейтенант Коротких.
Я песню веду с рубежа,
откуда вечерней порой
в атаку, в атаку бежал
неистовый взвод молодой.
А он, как всегда, – впереди.
Ревут автоматы в дыму.
Он падает с пулей в груди,
и бросились люди к нему.
Но миг остановки – беда,
в атаке мгновенье в цене.
«Вперед, – закричал он тогда, –
не сметь подходить ко мне!»
И, вздрогнув, послушался взвод.
Рыданье сдавил на бегу.
И, прыгая через него,
ударил, как смерч, по врагу.
И песнь, обрываясь, звенит
на самой высокой струне.
Пусть имя твое, Леонид,
запомнится нашей стране.
Затем, что себя не жалел,
ни юность, ни жизнь свою.
Легко ходил по земле,
других выручал в бою.
………………………
Я жадно, ревниво коплю
свидетельства чести людской.
Мой друг, я тебя люблю
за то, что и ты – такой.

…Я буду сегодня с тобой говорить,
товарищ и друг ленинградец,
о свете, который над нами горит,
о нашей последней отраде.
Товарищ, нам горькие выпали дни,
грозят небывалые беды,
но мы не забыты с тобой, не одни, –
и это уже победа.
Смотри – материнской тоскою полна,
за дымной грядою осады,
не сводит очей воспаленных страна
с защитников Ленинграда.
Так некогда, друга отправив в поход,
на подвиг тяжелый и славный,
рыдая, глядела века напролет
со стен городских Ярославна.
Молила, чтоб ветер хоть голос домчал
до друга сквозь дебри и выси…
А письма летят к Ленинграду сейчас,
как в песне, десятками тысяч.
Сквозь пламя и ветер летят и летят,
их строки размыты слезами.
На ста языках об одном говорят:
«Мы с вами, товарищи, с вами!»
А сколько посылок приходит с утра
сюда, в ленинградские части!
Как пахнут и варежки, и свитера
забытым покоем и счастьем…
И нам самолеты послала страна –
да будем еще неустанней! –
их мерная, гулкая песня слышна,
и видно их крыльев блистанье.
Товарищ, прислушайся, встань, улыбнись
и с вызовом миру поведай:
«За город сражаемся мы не одни –
и это уже победа.
Спасибо. Спасибо, родная страна,
за помощь любовью и силой.
Спасибо за письма, за крылья для нас,
за варежки тоже спасибо.
Спасибо тебе за тревогу твою –
она нам дороже награды.
О ней не забудут в осаде, в бою
защитники Ленинграда.
Мы знаем – нам горькие выпали дни,
грозят небывалые беды.
Но Родина с нами, и мы не одни,
и нашею будет победа».

Его ввели в германский штаб,
и офицер кричал:
«Где старший брат? Твой старший брат?
Ты знаешь – отвечай!»
А он любил ловить щеглят,
свистать и петь любил,
и знал, что пленники молчат, –
так брат его учил.
Сгорел дотла родимый дом,
в лесах с отрядом брат.
«Живи, – сказал, – а мы придем,
мы всё вернем назад.
Живи, щегленок, не скучай,
пробьет победный срок…
По этой тропочке таскай
с картошкой котелок».
В свинцовых пальцах палача
безжалостны ножи.
Его терзают и кричат:
«Где старший брат? Скажи!»
Молчать – нет сил. Но говорить –
нельзя… И что сказать?
И гнев бессмертный озарил
мальчишечьи глаза.
«Да, я скажу, где старший брат.
Он тут, и там, и здесь.
Везде, где вас, врагов, громят,
мой старший брат – везде.
Да, у него огромный рост,
рука его сильна.
Он достает рукой до звезд
и до морского дна.
Он водит в небе самолет,
на крыльях – по звезде,
из корабельных пушек бьет
и вражий танк гранатой рвет…
Мой брат везде, везде.
Его глаза горят во мгле
всевидящим огнем.
Когда идет он по земле,
земля дрожит кругом.
Мой старший брат меня любил.
Он всё возьмет назад…»
…И штык фашист в него вонзил.
И умер младший брат.
И старший брат о том узнал.
О, горя тишина!..
«Прощай, щегленок, – он сказал, –
ты постоял за нас!»
Но стисни зубы, брат Андрей,
молчи, как он молчал.
И вражьей крови не жалей,
огня и стали не жалей –
отмщенье палачам!
За брата младшего в упор
рази врага сейчас,
за младших братьев и сестер,
не выдававших нас!

К сердцу Родины руку тянет
трижды проклятый миром враг.
На огромнейшем поле брани
кровь отметила каждый шаг.
О, любовь моя, жизнь и радость,
дорогая моя земля!
Из отрезанного Ленинграда
вижу свет твоего Кремля.
Пятикрылые вижу звезды,
точно стали еще алей.
Сквозь дремучий, кровавый воздух
вижу Ленинский Мавзолей.
И зарю над стеною старой,
и зубцы ее, как мечи.
И нетленный прах коммунаров
снова в сердце мое стучит.
Наше прошлое, наше дерзанье,
всё, что свято нам навсегда, –
на разгром и на поруганье
мы не смеем врагу отдать.
Если это придется взять им,
опозорить свистом плетей,
пусть ложится на нас проклятье
наших внуков и их детей!
Даже клятвы сегодня мало.
Мы во всем земле поклялись.
Время смертных боев настало –
будь неистов. Будь молчалив.
Всем, что есть у тебя живого,
чем страшна и прекрасна жизнь –
кровью, пламенем, сталью,
словом, –
задержи врага. Задержи!

…Ночь, триумфальной арки колоннада,
и у костра – красногвардейский взвод…
Сегодня на защиту Петрограда
вооруженный выступил народ.
У каждого чуть видимого зданья,
на перекрестках встали, по мостам,
и невских звезд осеннее сиянье,
холодное, струится по штыкам.
О, гневные полночные дозоры,
негромкий окрик:
«Кто на фронт идет?»
А фронт за пустырем, за тем забором…
И отвечают: «Мы идем, народ».
Путиловцы, наборщики, студенты
сражаются у Пулковских высот,
не зная, что свершаются легенды,
когда вооружается народ.
И штык разит, зазубренный и ржавый,
и мечет смерть калека-пулемет.
Все в действии. На бой святой и правый
вооруженный выступил народ.
Так были смяты юнкера Краснова,
Юденич был отброшен и разбит.
И годы шли. Но враг заклятый снова
орденоносцу городу грозит.
Вот он ползет в коричневой рубахе,
в безжизненном мерцании ночей.
Он тащит плети, виселицы, плахи,
ведет тюремщиков и палачей…
Нет, врешь, не выйдет!
Врешь, еще завоешь.
И не сегодня-завтра час придет –
ты сам узнаешь, что это такое,
когда вооружается народ.
Уже в руках нагрелися приклады,
уже штыки устремлены вперед.
Железом пахнут ночи Ленинграда,
когда вооружается народ.
И страшного оружия немало
у ленинградских граждан про запас.
Да не иссякнут недра Арсенала,
открытые и щедрые – для нас.
И мужество сердцам да не изменит,
скорбь о погибших да не замолчит.
В своей крови, в своей предсмертной пене
вы сами захлебнетесь, палачи.
Вас втопчет в землю вставшая громада,
раздавит, растерзает, разотрет.
На грозную защиту Ленинграда
вооруженный выступил народ.