Дмитрий Бак - Сто поэтов начала столетия

Шаг четвертый. На этом фоне открывающейся мысленному взору развоплощенной, «безвещной» вечности более предпочтительным представляется все же то самое здесь-бытие, с которого все и начиналось. Только доминирующей теперь уже (с учетом осведомленности о бестелесности абсолютного бытия) окажется эмоция самоотречения, «воспитания чувств», снижения градуса самовыражения:

Елена Шварц – один из немногих современных поэтов, несмотря на все известные «превратности метода» в лирике последних десятилетий, продолжающих думать стихами, точнее говоря – стихотворениями. Разнообразные по тональности тексты Шварц выстраиваются в единый массив смыслов, содержащих несколько универсальных векторов порождения новых высказываний о мире. И в этом ясно видится гарантия подлинности и серьезности ее поэтического голоса.

При черной свече // Новый мир. 2000. № 7.

Стихи // Звезда. 2000. № 8.

Дикопись последнего времени. СПб.: Пушкинский фонд, 2001. 88 с. (Автограф).

Из книги «Дикопись последнего времени» // Звезда. 2001. № 1.

Non dolet // Знамя. 2001. № 8.

Сочинения: в 2 т. СПб.: Пушкинский фонд, 2002.

Стихи // Звезда. 2002. № 6.

Из книги «Трость скорописца» // Звезда. 2003. № 12.

Кольцо Диоскуров // Знамя. 2003. № 6.

Невы пустые рукава // Новый мир. 2003. № 5.

Стихи этого года // Звезда. 2004. № 8.

Трость скорописца. СПб.: Пушкинский фонд, 2004. 104 c.

Сочельник на Авентине // Новый мир. 2005. № 7.

Китайская игрушка // Знамя. 2006. № 6.

Смотрю на горящий собор // Критическая масса. 2006. № 3.

Вино седьмого года. СПб.: Пушкинский фонд, 2007. 64 с.

Перелетная птица. СПб.: Пушкинский фонд, 2011. 56 с.

Стихи Штыпеля повествовательны, сюжетны, в этом их слабость и сила. Стихотворения-рассказы заведомо понятны, доходчивы, эффектны, пригодны для устного чтения. Но рассказанная история неизбежно начинает преобладать над непосредственностью переживания, поэтому так привлекательны сравнительно нечастые для Штыпеля исключения, когда повествование отступает вглубь и обнажает эмоцию. Вот одно из таких исключений, в своей нетипичности весьма характерное:

Большинство стихотворений Штыпеля тяготеют к своеобразной «научности»: позволено ли произнести одно слово, когда рядом существуют сотни других, вбирающих иные выразительные возможности? Да ведь и с любым мнением, чувством неизбежно соседствует другое, пусть не противоположное, но, по крайней мере, существенно модифицирующее первое. «Сплошь забитое пространство» – одна из лучших формулировок, описывающих важнейшую для Штыпеля предпосылку любой возможной поэзии и поэтики:

При таком подходе стихотворение нередко обращается в перечисление возможностей своего рождения, причем перечислительная интонация перевешивает в своей значительности самый объект перечисления, набор подразумеваемых жизненных ситуаций. Уже в одной из первых заметных публикаций (перестроечный поэтический альманах «Граждане ночи») отмеченная особенность поэтики присутствует ясно и зримо.

Подобная «инструментализация» творческого акта, восходящая, конечно, к пушкинскому пророку, вбирает в себя, разумеется, и иные поэтические открытия, актуальные в восьмидесятые годы, – прежде всего многажды описанный метаметафоризм Ивана Жданова, предполагающий описание и метафорическое освоение не жизни как таковой, но реальности «второго порядка», то есть жизни, уже однажды зафиксированной в слове. На выходе получается что-то вроде шиллеровской «поэзии поэзии», противостоящей «поэзии жизни». В этом безвоздушном пространстве слов и знаков препинания поэт испытывает, конечно, и простые ощущения, и бурные страсти, но они имеют чаще всего отвлеченный, кастовый, «профессиональный» характер.

Повторюсь: этим эмоциям невозможно сочувствовать напрямую, оставаясь внутри своей обычной, непоэтической жизни, можно только отстраненно наблюдать, как в стихах

Происходящее геометрически перпендикулярно жизненному переживанию и сопереживанию, однако – и в этом основной парадокс лирики Штыпеля! – стихотворение в большинстве случаев не сводится к демонстрации поэтического мастерства, содержит демонстративно значительную долю лексического просторечия, одним словом, всячески приближается к читателю, несмотря на видимый герметизм.

Последняя книга Штыпеля неспроста носит название «Стихи для голоса». Описанный выше парадокс герметизма и простоты наиболее ярко выражается в том, что Аркадий Штыпель – один из признанных мастеров устного чтения. Он готов привлечь внимание зрителей не близостью описанных в стихах событий к их собственной («зрительской») жизни, не блестящими остротами, не иронией-пародией, но чем-то вовсе не привычным: умением вовлекать в рассказ достаточно отвлеченные приметы напряженных поисков поэтического слова. При этом стихотворение содержит не результат творческого усилия, но сам процесс нанизывания словес и литер, зачастую заканчивающийся прямо декларированным крахом:

Порою может показаться, что говорящему с читателем стихотворцу вообще все равно, о чем писать, что он попросту упоен собственным даром: