Филипп Жакоте - Прогулка под деревьями

февраль

Долгий путь вдоль хребта, с видом на гору Сен-Жюльен. Ни облачка, ни ветерка. Долго не слышишь ни единого звука, разве что далекие голоса альпинистов да изредка птичий крик. Мягкие холмы, глубокие лощины, множество душистых сосен и на самом гребне хребта — эти камни, словно белые зубцы, наклонный частокол, за которым открываются ослепительные снега Ванту.

К северу от Сен-Жалль [162] Деревушка в департаменте Дром, недалеко от г. Нион. — каменистые, наводящие грусть склоны, кое-где — настоящие залежи серых аммонитов, несколько лощин, по которым довольно быстро бежит вода, — земля повсюду еще насыщена влагой, — со следами прошедших отар: клочки шерсти зацепились за колючие кусты утёсника. Как-то слишком тихо и пусто, погода прохладная. На холме высится крест, собаки пастуха сбегаются нас сначала облаять, а потом поприветствовать, как будто мы их единственное развлечение в долгий воскресный день; они выскочили с полуразрушенного хутора, жалкой, почти нищенской времянки.

Дети в Сараеве натягивают невидимую бечевку через заледеневшую улицу, чтобы прохожий споткнулся; другие достали санки. Неуничтожимая сила живого.

апрель

Заросли цветущих ирисов. Склоняешься к ним и как будто плывешь; иными словами, когда их много, они наводят на мысль не столько о небе, сколько о воде, но слою «мысль» тут не самое подходящее. Скорее, зрительное ощущение влаги, тоже, впрочем, довольно смутное: скажем, вода не бывает таких тонов и скорее бежит или блестит. Может быть, эти цветы и влагу сближает свежесть и прозрачность; скажем, ноготки внизу выглядят совершенно непрозрачными и почти твердыми — они ближе к земле. Ирисы отличает то, что их цветы подняты высоко, на вершину стебля, как вымпела на мачте, как флаги на древке, — это придает им особую легкость. (Можно было бы, как во множестве других случаев, превратить их в иллюстрацию вычурности, настолько сложно они устроены, элегантны, душисты и выглядят совсем по-женски, но это — как опять-таки во множестве других случаев — значило бы остаться лишь на поверхности видимого, в области ложной или низшей магии, как это случилось со мной при попытке изобразить пионы, когда мне удалось проникнуть чуть глубже только в самом конце написанного.) Ощущение влаги, ощущение непосредственное и смутное, может быть, и есть самое верное: влага зари — точно такая же льется летом с далеких гор, когда видишь их на фоне восходящего солнца. Хочется поблагодарить за эту влагу, за этот глоток свежести, за это летнее утро.

Самое живое ощущение влаги, влажной свежести ирисы дают в тени — тени липы, смоковницы. На солнце они выцветают, блекнут.

май

Сон. Начинается он, насколько помню, с огромной рыбины, которая плавает в водоеме у моих ног — рядом со мной дочь и, может быть, друзья, — делается все больше и выглядит все более угрожающей, поднимаясь на поверхность: уже видна ее зубастая морда, она злобно вцепляется мне в ногу, мне удается вырваться. Потом, следуя за каким-то ребенком, все оказываются в странном месте с часовней, смысла происходящего не понимает никто. Дальше идет какой-то большой город, где мы то и дело теряем друг друга и, расставаясь, каждый раз забываем уговориться о месте встречи (кто эти «мы», я не знаю, знаю только, что среди нас мои отец и мать). К концу дня мне становится все тревожнее, я боюсь, что гостиницы закроют, что я не сумею встретиться с другими, от которых теперь осталась, кажется, только мама. Сон как будто хотел напомнить мне, какой «оставленной» она была в конце жизни и как навсегда невозможно теперь побыть с ней рядом.

Запахи растений, другого голоса у которых нет. Жимолость, бирючина. Это для пчел.

Свист, просверк неутомимых стрижей, их эскадрильи. Черные, словно литые, словно орудия для литья. Лапок почти не видно.

июнь

Середина дня, жарко. Небо над самым коньком кажется раскаленным добела и выгоревшим выше; даже стрижи словно притихли, отяжелели и, кажется, медлят на лету.

«Окрестность с желтыми птицами» Валенте [163] Хосе Анхель Валенте (1929–2000) — испанский поэт, переводчик английской и итальянской лирики, вдумчивый эссеист; в 1954–1986 гг. жил за рубежом (Великобритания, Франция, Швейцария). . Временами трудно входить в эти оголенные строки, как в иные стихи Хуарроса или Жабеса [164] Роберто Хуаррос (1925–1995) — аргентинский поэт; Эдмон Жабес (1912–1991) — французский поэт, мыслитель-эссеист. . Помогают слова, обращенные им к умершему сыну и давшие название всей книге: «Я думал, что знаю твое заветное оюво, способное тебя окликнуть. Но я его не знаю, не нахожу. Это я умер, я забыл твой секрет, говорю я себе».

И ниже: « Человек, несущий пепел умершего в маленьком свертке под мышкой. Моросит. Никого. Он идет, как будто его сверток можно куда-нибудь принести…»

Зацепляет на этой странице, конечно, «маленький сверток »; без этого, без этих слов все растворилось бы в бесплотной белизне.

Валенте хватается за тонкую, тончайшую нить, но этого достаточно, чтобы удержаться: «Я на самом обрыве всего лишь узенький край бестелесной тени».

Заметка в книге Валенте «Камень и средоточие»: « Предельную смелость испанского поэтического слова ищут и видят у Гонгоры. А ее — и без малейшего ущерба для великого кордованца — следовало бы искать у Сан-Хуана де ла Круса». И еще: стоит прочесть дальше его эссе «Зрачок воды», о связи между водой и ночью, той рекой, теми водами, дна которых, как в «Духовной песни» Сан-Хуана, человеку не достичь и которых никому не перейти вброд, «aunque es de noche», «хоть мрак все гуще».

июль

В «Рыцаре телеги» Кретьена де Труа [165] Кретьен де Труа (1130–1191) — французский поэт, автор стихотворных рыцарских романов. королева забывает гребень на краю источника — словно ей не во что больше посмотреться, кроме воды. Янтарь, безлюдье. Янтарь и чистая вода. Вот, как и в предыдущей заметке, те места, где я хотел бы бродить.

ноябрь

Высокие тополя, похожие на веретена с падающей, золотого чекана, листвой; веретена, с которых понемногу сматывают пряжу. Всё это без шума, без надрыва и скорее похоже на дар, как будто время раздает золотые червонцы или поэт отрывает от себя последние стихи, последние сияющие страницы, которые и падают в здешние расселины с их всегдашними лужицами.

Я вспоминаю Гонгору: «О ваша зелень, сестры храбреца», чудесный сонет, представляющий, по Овидию, превращение Гелиад, сестер Фаэтона, в тополя: