Галактион Табидзе - Стихотворения

Перекличка Галактиона Табидзе с Блоком и Маяковским еще явственнее в стихах, где каждый из них, обращаясь к многовековым поэтическим традициям, счел возможным представить себя, поэта и пророка, в образе распятого Сына Человеческого. Первым по времени был Блок в стихотворении, открывающем цикл 1907–1916 годов «Родина»:

А Маяковский, сразу же вслед за словами о шестнадцатом годе, прибегнул к такому отождествлению:

И наконец Галактион Табидзе, обратившись к поэтическому содержанию того же трагического символа, в попытке предсказать свою судьбу, создал своеобразную вариацию блоковского стихотворения:

Это сближающее стихи Блока, Маяковского и Галактиона Табидзе переосмысление традиционного мифологического образа покажется настолько важным грузинскому поэту, что он и в дальнейшем не раз к нему прибегнет.

Ни у кого в грузинской поэзии кануна революции (после ухода из жизни Акакия Церетели и Важа Пшавела) чувство родины не было выражено с такой силой, как у Галактиона Табидзе. В выражении этого чувства мы не найдем у него деклараций. Ему даже не свойственно было обычное (и вполне закономерное) стремление к историческим ассоциациям, которые дают столь благодатную почву для патриотических высказываний. Историзм Галактиона Табидзе глубок и универсален: в едином охвате объемлет он все многовековое прошлое родины, не расчленяя его на вехи и ступени.

Но такой широчайший охват не исключал и пристальнейшего вглядывания в каждый миг ее жизни. Напротив, он находил себе опору в физически ощущаемом соприкосновении с родною землей — даже в малой ее частице отражается ее прекрасный лик, мощный дух ее народа. И тогда, в год смерти Акакия Церетели и Важа Пшавела, рождались стихи Г. Табидзе. И в этих стихах — после «Рассвета» Церетели и, скажем, «Письма солдата-пшава» Важа Пшавела — грузинская поэзия сильнее всего, пожалуй, выразила чувство родины:

Небо, море, горы, реки, деревья, травы, цветы, колосья — все дорогие поэту приметы родины воссозданы в стихах Галактиона Табидзе с огромной силой постижения, восприятия и переживания. В живописно-пластической манере Галактиона Табидзе впечатление опирается и на музыкально-ритмическое восприятие стихии родной природы. А сама эта стихия глубоко человечна, ибо она воспринята и воссоздана поэтом-патриотом, полномочно представляющим свой народ и свою родину как одну из драгоценных частиц человеческого сообщества. Много позже, в 1938 году, он сам прекрасно скажет об этом воздухе родины, о «дыханье» поэта, постигшего вещим инстинктом любви и кровного родства красоту и прелесть земли отцов («Из Цхалтубо к Кутаису…»).

Этот инстинкт, верность памяти сердца, талант и дар великой любви к родине, никогда и ничем не поколебленное убеждение (даже не убеждение, а врожденное знание): многообразие мира прекрасно именно потому, что неповторима и незаменима каждая самая малая его частица, — вот один из самых главных смыслов поэзии Галактиона Табидзе, вот в чем ее душа, ее поэтическая и человеческая основа:

Поэт как бы ведет постоянный диалог с родной природой, готовый ответить на любой ее вопросительный взгляд, на полуугадываемое движение ее души. От нее он ждет света радости и благодати взаимопонимания:

Пройдут годы, но не уйдет потребность у родной земли, у ее гор и лесов искать ответ на самые тревожные вопросы души. И, оглядываясь на путь, памятный не только победами, но и потерями, поэт вновь у Казбека и Терека, у просторов родины будет искать подтверждения, что вечно жив Амирани — символ света и справедливости:

Но вернемся к «канунам», к дням, когда только начинали свой стремительный бег Галактионовы «синие кони».

Тот, кто знал, сколь тесно связано творчество Галактиона Табидзе с поэзией Николоза Бараташвили и Акакия Церетели, тот, кто правильно понял «шифр» Галактионова стиха и поэтому мог заранее предвидеть неизбежность повторения в нем некоторых символов, призванных в одном лирическом порыве воплотить дух и мысль трех наследующих друг друга поэтов, лишь тот мог в полной мере оценить одно из вершинных созданий Галактиона этой поры — «Луну Мтацминды» (1915). Перечитайте «Сумерки на Мтацминде» Бараташвили и «Рассвет» Акакия Церетели и вы убедитесь в праве Галактиона Табидзе провозгласить себя духовным наследником великих предков с тем, чтобы им же вернуть после смерти свою лиру. Годы спустя поэт сочтет нужным в одной из записей вновь подтвердить историческую преемственность своего творчества: «„Луна Мтацминды“ — стихотворение программное, явственно выражающее мое отношение к культурному наследию (Бараташвили, Акакий, я)…» [6] Г. Табидзе, Соч., т. 12, с. 152 (из записей 1950–1958 годов). В самих же этих стихах прозвучало ясное сознание и пророческое предчувствие того, что прах его предшественников будет покоиться под сенью Мтацминды — Святой горы, в пантеоне бессмертных.