Семен Надсон - Полное собрание стихотворений

Была пора – его творений звуки,
Как чудный гимн, носились над землей,
И забывал страдания и муки,
Внимая им, придавленный судьбой.
Была пора – и сгинула лукаво.
Он позабыт беспечною толпой,
И, отвернувшись, прихотница слава
Горит венцом над головой другой.

Я не был ребенком – я с детства узнал
   Тяжелое бремя лишений
И с детства в душе одиноко скрывал
   Огонь затаенных сомнений.
Я с детства не верил в судьбу и людей
   И в прочность капризного счастья,
И шел я угрюмо дорогой своей
   Один, без любви и участья.

Я рос сиротой, под надзором чужих
   В угрюмых стенах заведенья,
А мысль уносилась далеко от книг,
   В родные поля и селенья.
Мне помнится домик над сонной рекой,
   Разливы зари в небосклоне
И лес, отдаленный, как призрак немой,
   Встающий на огненном фоне.

Мне грезится мать, с утомленным лицом,
   С улыбкой любви и страданья,
И няня-старушка с обычным чулком,
И солнцем пригретый Барбос под окном,
   Все милые сердцу мечтанья.
И вдруг серебристый туман набегал
И прошлое дымкой густой одевал,
И новые сцены неслись предо мной:
   Ночь тихо горит над землею
#Автограф тетр. 4 После 36
Кто детские грезы безбожно разбил,
   Лишив меня света участья,
И зависть и злобу в душе пробудил
   На баловней глупого счастья.
Я в бездне угрюмой разврата убил
   Мои непочатые силы
И вот в нищете и позоре дожил
   До мрака холодной могилы.

Не грызла нас сомнений мука,
И веры свет в груди пылал.
Девиз для нас была – «наука»
И «человек» – наш идеал.
Мы честность глупостью не звали,
Наш смех не попусту звучал:
Мы им безжалостно карали
Того, кто нас не понимал.
Мы твердо шли своей дорогой,
Желая пользу принести,
И доходили понемногу
До края нашего пути.

Давно те годы миновались

Не долги были их мученья –
Господь им скоро смерть послал
И души их в свои селенья,
В сонм светлых ангелов принял.

Предание народа свято
Их продолжает почитать.
Так люди верили когда-то
И так умели умирать

Покуда всюду ночь немая
Нависла, гордо над землей
И лишь вдали заря златая
Горит отрадной полосой,
Покуда мысль в оковах дремлет,
Покуда видят стыд в труде,
Покуда человек не внемлет
Призыву к свету и борьбе,
Мы бросим петь «луну и деву»,
Мы бросим лирою своей
Вторить старинному иапеву
Людских страданий и страстей.
Нет, нас зовут мечты иные,
Зовут туда, где льется кровь
За свет, за истины святые,
За правду, знанье и любовь.
Мы там нужны. Там наши звуки
Борцов уставших оживят
И в их сердцах тоску и муки
Надеждой светлой заменят.
Будить уснувшее сознанье,
Поднять упавшего борца –
Вот наше высшее призванье,
Вот светлый идеал певца.
Когда ж повсюду мысль и чувство,
Как дивный свет, блеснут кругом,
Тогда искусство для искусства
Мы все оценим и поймем.

Я живу, отдаваясь житейской волне,
   Без борьбы, без тревог, без сомнений,
Словно гений покоя царит в тишине
   Этих мирных полей и селений;
Будто гриб притаился запущенный дом
   Над спокойной зеркальной рекою,
Сад на вольном просторе разросся кругом
   И шумит говорливой листвою,
За рекой голубой перспективы лугов
   Утопают в лазури безбрежной
Да гречиха на скатах далеких холмов
   Полосою белеется снежной.

Погасает заря. Высоко в небесах
   Серебристые звезды мерцают,
Из-за речки, глядясь в озаренных струях,
   Над полями луна выплывает.
В дивном блеске горит и сверкает река

Взгляни, как спокойно уснула она,
   Как мирно она отдыхает –
В чертах не борьба роковая видна,
   Но тихое счастье сияет.

Улыбка на алые губки легла,
   Рассыпались косы густые,
Опущены веки – и мрамор чела
   Целуют цветы полевые.

Горячее солнце потоком лучей
   Головку ее обливает,
И тень от душистых жасминных ветвей
   На нежные щечки бросает.

Горячее солнце прощается с ней –
   Любимою дочерью света,
Как будто бы думает вызвать у ней
   Улыбку любви и привета.

Смерть! Сон непробудный, безмолвный покой!
   Напрасны мольбы и рыданья –
Она не откликнется чуткой душой
   На жгучие слезы страданья.

Спит Москва в серебристом сияньи луны,
   От тревожного дня отдыхая;
Начало Терема и сады тишиною полны,
   В полумгле голубой утопая.

Опустел эшафот… Не теснится народ
   У помоста, залитого кровью…
Ночь, глубокая ночь, как царица, идет
И, как мать, и покой и забвенье несет
   С тихой лаской и кроткой любовью.
Спит Москва – только Грозный не может уснуть

Полн затаенною тоской,
Князь никогда не унывал,
Почти ни с кем не говорил;
Боярский круг его боялся,
И царь за то его любил.
И что ж, свое расположенье
На деле Грозный доказал:
Как высший знак благоволенья
Ему прозванье «Коршун» дал.
И князь, казалося, гордился
Кровавой славою своей,
И удовольствием светился
Глубокий блеск его очей.

Ни счастья, ни отдохновенья
В пути ей не дает судьба,
А впереди – опять сомненья,
Опять страданья и борьба!

[Вокруг везде кипят страданья
И слышен вечный звон цепей,
Везде сливаются рыданья
С безумным смехом палачей;
Везде разврат, борьба и слезы,
Проклятья и людская кровь,
Осмеяны святые грезы
И неподкупная любовь.]

Здесь царство мрака и мученья,
Здесь мир рабов и палачей

Встанет, бывало, до зорьки росистой,
Выйдет в луга – и косой серебристой
Скудные травы кладет.
Спинушку ломит от трудной работы,
Сердце болит от тяжелой заботы,
Хлебушко в горло нейдет.

#«Свет» Между 11 и 12 строфами
Сколько раз под липой полночью немою
Их уста сливались в поцелуе страстном
И сердца кипели силой молодою,
Наслаждаясь счастьем, шатким и опасным.
Не простит боярин, если он узнает,
Не простит боярин – и, сверкнув очами,
Проклянет он дочку, а его поймает,
Заклеймит позором, окует цепями.