Овидий - Наука любви (сборник)

Гряньте: «Ио, Пеан!» «Ио, Пеан!» – возгласите!
Бьется добыча в сети, кончен охотничий труд.
Ныне влюбленный, ликуя, стихи мои метит наградой
Выше Гомеровых пальм и Гесиодовых пальм.
Так распускал паруса похититель и гость, сын Приама,
От копьеносных Амикл [61]в дом свой жену увозя;
Так и тебя, Гипподамия, вез в колеснице победной
Тот, кто примчался к тебе в беге заморских колес.

Но не спеши так, юнец; ты выплыл в открытое море,
Волны плещут кругом, берег желанный далек.
Если по слову стиха моего и достиг ты любимой —
Я научил овладеть, я научу сохранить.
Завоевать и оборонить – одинаково важно:
Случай поможет в одном, только наука – в другом.
Так не оставьте меня, Киприда и отрок Киприды,
Ты не оставь, Эрато, тезка которой – Любовь!
Долг мой велик: поведать о том, каким ухищреньем
Будет удержан Амур, мчащийся по миру бог.
Легок Амура полет, два крыла у него за плечами,
Трудно накинуть на них сдержанной меры узду.

Гостю когда-то Минос замкнул все пути для ухода —
Гость на пернатых крылах по небу путь проторил.
Был уже скрыт в тайнике зачатый матерью в блуде
Бык-получеловек и человек-полубык,
И произнес строитель Дедал: «Минос-справедливец!
Плену конец положи: прах мой отчизне верни!
Пусть я не мог, гонимый судьбой, не знающей правды,
Жить в родимой земле, – в ней я хочу умереть.
Если не жаль старика – дозволь возвратиться ребенку.
Если ребенка не жаль – то пощади старика».
Так он твердил, и долго твердил, но тщетными были
Речи – пленнику царь выхода в путь не давал.
Это поняв, промолвил Дедал: «Теперь-то, умелец,
Время тебе показать, в чем дарованье твое.
Пусть и море, пусть и суша покорны Миносу,
Пусть ни земля, ни вода нам не откроют пути, —
Небо осталось для нас – рискнем на небесные тропы!
Вышний Юпитер, прости мне дерзновенье мое:
Я не хочу посягать на звездные божьи престолы —
Нет нам из рабства пути, кроме пути в небесах!
Ежели Стикс дозволит исход – поплывем и по Стиксу!
Новый пишу я закон смертной природе моей».
Часто беда изощряет умы. Возможно ли верить,
Чтобы шагнул человек ввысь по воздушной тропе?
Вот он перо за пером слагает в небесные весла,
Тонкими нитями льна вяжет одно к одному;
Жарко растопленный воск крепит основания перьев;
Вот уж подходит к концу новоизмышленный труд.
Мальчик веселый меж тем и пером забавлялся, и воском,
Сам не зная, что в них – снасть для мальчишеских плеч.
«Это, – молвил отец, – корабли для нашего бегства,
Это единственный путь к воле и отчей земле.
Всюду – запоры Миноса, свободен лишь воздух небесный;
Мчись по свободному ввысь, воздух полетом прорви!
Пусть, однако, тебя не влечет ни тегейская дева [62],
Ни Волопас, ни его спутник с мечом – Орион:
Только за мною одним устремись на полученных крыльях —
Я – впереди, ты – вослед: в этом – спасенье твое!
Если эфирный поток вознесет нас к недальнему солнцу —
Знай, не вынесет воск солнечных жарких лучей;
Если же крылья у нас заплещут над самой волною —
То маховое перо взмокнет от влаги морской.

Посередине держись! Лишь бойся недоброго ветра —
Пусть лишь попутный порыв дует в твои паруса».
Эти слова говоря, он ладит на мальчика крылья,
Новым движениям плеч учит, как птица птенца;
Сам на свое надевает плечо рукодельные снасти
И в неизведанный путь телом парящим плывет.
Срок полета настал. Отец целуется с сыном,
Не высыхает поток слез на отцовских щеках.
Холм был пониже горы, но повыше гладкой равнины —
Здесь для двух беглецов горестный путь начался.
Крыльями движет Дедал, озираясь на крылья Икара,
И не сбиваясь с пути, правит и правит полет.
Радует двух беглецов новизна, развеваются страхи,
Мчится отважный Икар, сильным крылом шевеля.
Видит летящих рыбак у воды с дрожащей удою,
Видит, и зыбкую трость в страхе роняет рука.
Наксос, и Парос, и Делос, любезный кларосскому богу,
Минули; с левой от них Самос прошел стороны,
С правой виднелся Лебинт и рыбная Астипалея
И подымался из вод остров Калимны лесной.
Вдруг юнец, по пылкости лет опрометчивый ранних,
Выше направил тропу, долу оставил отца;
Скрепы расслабились, воск растекся от ближнего солнца,
Ветра не может поймать взмах торопливой руки;
В ужасе он с высоты глядит в просторное море,
В сердце – трепетный страх, ночь наплыла на глаза,
Тает воск, бьет юнец бескрылыми воздух руками,
Чувствует смертную дрожь, не в чем опору найти.
Рушится он, крича: «Отец! Отец! Погибаю!» —
И захлестнулись слова темно-зеленой волной.
А злополучный отец (уже не отец!), восклицая:
«Где ты, сын мой Икар? Где, под какой ты звездой?
Где ты, Икар?» – вдруг видит в воде плывущие перья…
Кости укрыла земля, имя осталось волне.
Если Минос не сумел удержать человеческих крыльев, —
Мне ли пытаться унять бога крылатого взлет?

Но ошибается тот, кто спешит к гемонийским заклятьям
И с жеребячьего лба тонкий снимает нарост, —
Чтоб уцелела любовь, не помогут Медеины травы,
Ни заговорный напев ведомых марсам [63]словес.
Если бы только любовь могли уберечь заклинанья, —
Был бы с Цирцеей – Улисс и с Фасианкой – Ясон.
Да и девицам не впрок наводящие бледность напитки:
В души несут они вред и помрачают умы.

Прочь, нечестивые, прочь! Будь любезным, и будешь любимым.
Чтобы любовь заслужить, мало одной красоты.
Будь ты хоть сам Нирей, любимец былого Гомера,
Или нежнейший на вид Гилас, добыча наяд,
Чтобы любовь госпожи сохранить и ее не лишиться,
Ты приложи к красоте малую долю ума.
Ведь красота – ненадежная вещь, убывает с годами:
Чем протяженней она, тем ее сила слабей.
Вечно цвести не дано цветам длиннолепестных лилий;
Роза, осыпав красу, сохнет, шипами торча.
Так и в твоих волосах забелеют, красавец, седины,
Так и тебе на лицо борозды лягут морщин.
Дух один долговечен, – да будет тебе он опорой!
Он – достоянье твое до погребальных костров.

Не забывай и о том, что для всякой души благотворно
Знание двух языков и благородных наук.
Не был красивым Улисс, а был он красноречивым —
И воспылали к нему страстью богини морей.
Ах, сколько раз, сколько раз о поспешном грустила Калипсо,
И говорила, что нет в море дороги гребцу,
Как она вновь и вновь вопрошала о гибели Трои,
Чтобы на разный он лад все говорил об одном!
На берегу стояли они, и снова Калипсо
Об одрисийском вожде свой начинала расспрос.
Легким прутом Улисс (был прут в руке у героя)
Все, о чем говорил, изображал на песке.
«Вот, – говорил он, – стена» (рисуя троянские стены),
«Вот река Симоент, вот и палатка моя;
Вот и луг (нарисован и луг), обагренный Долоном
В ночь, когда пожелал он гемонийских коней;
Ну, а там стояли шатры ситонийского Реса,
Там я пробрался в ночи, пленных коней уводя».
Так он чертил и чертил, как вдруг волна, разливаясь,
Вмиг стирала с песка Трою, шатры и царя.
И говорила богиня: «Ты видишь, как смыла пучина
Столько великих имен, – ей ли доверишь ты плот?»