Владимир Высоцкий - Я не верю судьбе

Он настиг меня, догнал —
обнял, на руки поднял, —
Рядом с ним в седле Беда ухмылялася.
Но остаться он не мог —
был всего один денек, —
А Беда — на вечный срок задержалася…

Копи!
Ладно, мысли свои вздорные
копи!
Топи!
Ладно, баню мне по-черному
топи!
Вопи!
Все равно меня утопишь,
но — вопи!..
Только баню мне как хочешь
натопи.

Ох, сегодня я отмаюсь,
эх, освоюсь!
Но сомневаюсь,
что отмоюсь!

Не спи!
Где рубаху мне по пояс
добыла?!
Топи!
Ох, сегодня я отмоюсь
добела!
Кропи!
В бане стены закопченные
кропи!
Топи!
Слышишь, баню мне по-черному
топи!

Ох, сегодня я отмаюсь,
эх, освоюсь!
Но сомневаюсь,
что отмоюсь!

Кричи!
Загнан в угол зельем, словно
гончей — лось.
Молчи!
У меня давно похмелье
кончилось.
Терпи!
Ты ж сама по дури
прóдала меня!
Топи!
Чтоб я чист был, как щенок,
к исходу дня!

Ох, сегодня я отмаюсь,
эх, освоюсь!
Но сомневаюсь,
что отмоюсь!

Купи!
Хоть кого-то из охранников
купи!
Топи!
Слышишь, баню ты мне раненько
топи!
Вопи!
Все равно меня утопишь,
но — вопи!..
Топи!
Эту баню мне как хочешь,
но — топи!

Ох, сегодня я отмаюсь,
эх, освоюсь!
Но сомневаюсь,
что отмоюсь!

Я первый смерил жизнь обратным счетом —
Я буду беспристрастен и правдив:
Сначала кожа выстрелила потом
И задымилась, поры разрядив.

Я затаился, и затих, и замер, —
Мне показалось — я вернулся вдруг
В бездушье безвоздушных барокамер
И в замкнутые петли центрифуг.

Сейчас я стану недвижим и грузен,
И погружен в молчанье, а пока —
Меха и горны всех газетных кузен
Раздуют это дело на века.

Хлестнула память мне кнутом по нервам —
В ней каждый образ был неповторим…
Вот мой дублер, который мог быть первым,
Который смог впервые стать вторым.

Пока что на него не тратят шрифта, —
Запас заглавных букв — на одного.
Мы с ним вдвоем прошли весь путь до лифта,
Но дальше я поднялся без него…

Вот тот, который прочертил орбиту,
При мне его в лицо не знал никто, —
Все мыслимое было им открыто
И брошено горстями в решето…

И словно из-за дымовой завесы
Друзей явились лица и семьи, —
Они все скоро на страницах прессы
Расскажут биографии свои.

Их всех, с кем вел я доброе соседство,
Свидетелями выведут на суд, —
Обычное мое, босое детство
Обуют и в скрижали занесут…

Чудное слово «Пуск!» — подобье вопля —
Возникло и нависло надо мной, —
Недобро, глухо заворчали сопла
И сплюнули расплавленной слюной.

И вихрем чувств пожар души задуло,
И я не смел — или забыл — дышать.
Планета напоследок притянула,
Прижала, не желая отпускать.

Она вцепилась удесятеренно, —
Глаза, казалось, вышли из орбит,
И правый глаз впервые удивленно
Взглянул на левый, веком не прикрыт.

Мне рот заткнул — не помню, крик ли,
кляп ли,
Я рос из кресла, как с корнями пень.
Вот сожрала все топливо до капли
И отвалилась первая ступень.

Там, подо мной, сирены голосили,
Не знаю — хороня или храня,
А здесь надсадно двигатели взвыли
И из объятий вырвали меня.

Приборы на земле угомонились,
Вновь чередом своим пошла весна,
Глаза мои на место возвратились,
Исчезли перегрузки, — тишина…

Эксперимент вошел в другую фазу, —
Пульс начал реже в датчики стучать.
Я в ночь влетел — минуя вечер, сразу, —
И получил команду отдыхать.

И неуютно сделалось в эфире,
Но Левитан ворвался в тесный зал
И отчеканил громко: «Первый в мире…» —
И про меня хорошее сказал.

Я шлем скафандра положил на локоть,
Изрек про самочувствие свое.
Пришла такая приторная легкость,
Что даже затошнило от нее.

Шнур микрофона словно в петлю свился.
Стучали в ребра легкие, звеня.
Я на мгновенье сердцем подавился —
Оно застряло в горле у меня.

Я óтдал рапорт весело — на совесть,
Разборчиво и очень делово.
Я думал: вот она и невесомость —
Я вешу нуль, — так мало, ничего!..

Но я не ведал в этот час полета,
Шутя над невесомостью чуднóй,
Что от нее кровавой будет рвота
И костный кальций вымоет с мочой…

Проделав брешь в затишье,
Весна идет в штыки,
И высунули крыши
Из снега языки.

Голодная до драки,
Оскалилась весна, —
Как с языка собаки,
Стекает с крыш слюна.

Весенние армии жаждут успеха,
Все ясно, и стрелы на карте прямы, —
И воины в легких небесных доспехах
Врубаются в белые рати зимы.

Но рано веселиться:
Сам зимний генерал
Никак своих позиций
Без боя не сдавал.

Тайком под белым флагом
Он собирал войска —
И вдруг ударил с фланга
Мороз исподтишка.

И битва идет с переменным успехом:
Где свет и ручьи — где поземка и мгла,
И воины в легких небесных доспехах
С потерями вышли назад из «котла».

Морозу удирать бы —
А он впадает в раж:
Играет с вьюгой свадьбу, —
Не свадьбу — а шабаш!

Окно скрипит фрамугой —
То ветер перебрал, —
Но он напрасно с вьюгой
Победу пировал!

А в зимнем тылу говорят об успехах,
И наглые сводки приходят из тьмы, —
Но воины в легких небесных доспехах
Врубаются клиньями в царство зимы.

Откуда что берется —
Сжимается без слов
Рука тепла и солнца
На горле холодов.

Не совершиться чуду:
Снег виден лишь в тылах —
Войска зимы повсюду
Бросают белый флаг.

И дальше на север идет наступленье —
Запела вода, пробуждаясь от сна, —
Весна неизбежна — ну как обновленье,
И необходима, как — просто весна.

Кто славно жил в морозы,
Те не снимают шуб, —
Но ржаво льются слезы
Из водосточных труб.

Но только грош им, нищим,
В базарный день цена —
На эту землю свыше
Ниспослана весна.

…Два слова войскам: несмотря на успехи,
Не прячьте в чулан или в старый комод
Небесные легкие ваши доспехи —
Они пригодятся еще через год!

Вот я вошел и дверь прикрыл,
И показал бумаги,
И так толково объяснил,
Зачем приехал в лагерь.