Симон Осиашвили - Мамины глаза

Интересно было работать с Алексеем Глызиным, потому что я не просто писал стихи для его песен, я этими стихами формировал его образ. Алексей, когда он работал в «Веселых ребятах», был лирико-игровым героем, а когда он занялся сольной карьерой и обратился ко мне за помощью, я понял, что его органике более свойственно лирико-драматическое амплуа. В таком ключе и были написаны все песни его альбома: «Зимний сад», «Ты не ангел», «Пепел любви», «То ли воля, то ли неволя» и многие другие. Я с ностальгией вспоминаю нашу совместную работу, когда по ночам ребята звонили мне со студии, наигрывали музыку – и я сочинял на нее стихи до самого рассвета. А на следующий день была уже готова фонограмма новой песни. И еще через некоторое время песня эта звучала из всех окон. Вот так правильно угаданный образ способствовал успеху проекта. К сожалению, уже довольно давно мы с Глызиным ничего вместе не делали, впрочем, и новых интересных песен он почти не записал, за исключением, быть может, одной.

Особую роль в моей жизни сыграла встреча с Вячеславом Добрыниным. Дело в том, что если с остальными композиторами у меня складывались чисто творческие отношения, то со Славой мы подружились. Знакомство наше состоялось в редакции радиостанции «Юность» в 1986 году. Он еще не стал звездой эстрады, но был уже маститым композитором, а я – всего лишь начинающим автором. Не знаю, чем уж я ему глянулся, думаю, он немного устал от своих соавторов, которые все были существенно старше его, и ему хотелось общаться с более молодым человеком, чтобы и самому помолодеть, что ли. Кроме того, не исключаю, он мог чувствовать себя по отношению ко мне мэтром, что вряд ли у него получилось бы с его немолодыми и маститыми соавторами. Возможно, в некий резонанс попали наши взгляды на то, какими должны быть песни в новое время – вовсю набирала обороты перестройка, и, чтобы заинтересовать слушателей, песням нужны были какие-то новые краски, в том числе и в текстах. Они должны были стать более раскованными и более приближенными к разговорному языку, чем это практиковалось в предыдущие времена. Так или иначе, мы со Славой прониклись взаимной симпатией, которая переросла в дружеские отношения. Наши многочасовые телефонные разговоры выливались в песни, которых мы за несколько лет написали довольно много, и некоторые из них стали широко известны. Причем общались мы исключительно по ночам – Добрынин абсолютная сова, засыпает под утро и спит, соответственно, часов до трех, кстати, я, не зная его режима, долго не мог понять, почему он бывает так холоден со мной, если я звоню ему до обеда. Но потом мы согласовали наши биоритмы и все устаканилось. Кроме того, Слава считает меня своим «крестным отцом» как исполнителя, потому что именно мне принадлежала идея, чтобы он сам спел песню «Ах, друзья, мои друзья» («Спасатель»), после чего началась у него карьера артиста. Ну а уж когда появилась «Не сыпь мне соль на рану», тут народная любовь к Вячеславу Добрынину хлынула через край. Кстати, эту песню Слава исполнил случайно – просто не приехал в студию певец, который должен быть записать «Не сыпь мне соль на рану» (помнится, это был Коля Расторгуев в еще «долюбэшный» период), время уходило, нужно было что-то делать – и я предложил Славе подойти к микрофону, чтобы не пропадала смена. Тем более что после «Спасателя» опыт у него уже был. Так и родилось это «нетленное» произведение, проложившее Добрынину путь к звездности, а меня окончательно утвердившее в ипостаси автора-шлягериста. Потому что песня пошла в народ. Помню, я как-то наблюдал встречу двух не вполне трезвых товарищей, при этом один хлопнул по плечу второго со словами «Ну что, насыплем соль на рану?». И я понял, что могу умирать спокойно – свой след в русском фольклоре я уже оставил. Как только не переделывали название этой песни: и «Не лей мне чай на спину», и «Не сыпь мне сахер на хер», и бог еще знает как! А это дорогого стоит. Правда, один из маститых соавторов Добрынина все доказывал ему, что фраза «не говори навзрыд» из этой песни – это не по-русски, что, мол, и неудивительно, откуда Осиашвили может знать русский язык. Я пытался объяснить, что говорить навзрыд означает говорить, сдерживая рыдания. Но это не подействовало, и тогда я прибегнул к авторитету классика и вспомнил Пастернака с его стихами «Февраль. Достать чернил и плакать, писать о феврале навзрыд». То есть писать навзрыд можно, а говорить нельзя, что ли? Ведь в этом и есть, в частности, поэзия, чтобы сказать как-то по-новому. Убедил. Вообще, мне часто приходилось доказывать свое право выражаться так, как я считаю нужным. Скажем, один уважаемый редактор с радио вполне серьезно убеждал меня, что в песне «Дорогие мои старики» слова «мы еще, мы еще повоюем» отдают милитаризмом, и советовал их изменить, представляете! Я вообще-то человек компромиссный, никакого особого пиетета к своей работе не испытываю, прислушиваюсь к чужому мнению и готов переделывать непринципиальные для меня вещи, но уж если я что-то считаю важным, то буду стоять до конца. И не припомню случая, когда бы я не оказался прав.

Но вернемся к моим с Добрыниным песням. Почти все они становились популярными, вспомним кроме названных хотя бы «Колодец», которым Ярослав Евдокимов уже долгие годы и начинает и заканчивает свои концерты, «Бабушек-старушек», перепетые кроме самого Добрынина, наверно, всеми детскими коллективами, или «Каплю в море», когда-то лихо исполненную Валей Легкоступовой, а недавно записанную в новых ритмах девчонками из группы «Блестящие», ну и, конечно, практически ставшую тостом «За милых дам». Я благодарен Добрынину за годы, когда мы дружили и работали вместе, это было хорошее время… Потом, когда Слава достиг эстрадной звездности, общение с ним стало несколько однообразным, потому что он все время рассказывал мне о грузовиках с цветами, которые увозили после его концертов на стадионах (нисколько в этом не сомневаюсь). По-моему, он утратил самоиронию, без которой трудно быть объективным по отношению к себе и своей работе. Впрочем, наверно, это болезнь всех звезд – она потому и называется «звездной». Но кроме того, что мы написали с Добрыниным много не самых плохих песен, он сыграл в моей судьбе, сам того не желая, еще одну очень важную роль. Дело в том, что я всегда писал стихи для песен либо на готовую музыку, которую мне давали мои соавторы (так были написаны практически все песни для Алексея Глызина), либо просто сочинял их с гитарой в руках, наигрывая какой-нибудь свой мотивчик. Возможно, стихи потому и получались песенными, что рождались вместе с музыкой. Только эту самую музыку я никому не показывал, а отдавал композиторам таким образом написанные стихи. Именно так была написана и песня «Любовники». Я отдал Добрынину стихи, естественно, не говоря о том, что у меня есть собственная музыка. Слава написал добротную песню, снял клип, песня приобрела относительную известность, хотя от нее долго отказывалось телевидение, потому что слово «любовники» было слишком смелым для рубежа восьмидесятых-девяностых годов. Ведь в Советском Союзе, как известно, секса не было. Так вот именно об этом у Добрынина и получилась песня. Он то ли музыкой, то ли исполнением внес в нее как раз этот посыл, хотя у меня песня была совсем о другом. О любви. Помните припев: