Владимир Маяковский - Во весь голос (сборник)

словом,

нас объединяющим:

«Товарищи».

Товарищи,

позвольте

без позы,

без маски —

как старший товарищ,

неглупый и чуткий,

поразговариваю с вами,

товарищ Безыменский,

товарищ Светлов,

товарищ Уткин.

Мы спорим,

аж глотки просят лужения,

мы

задыхаемся

от эстрадных побед,

а у меня к вам, товарищи,

деловое предложение:

давайте

устроим

веселый обед!

Расстелим внизу

комплименты ковровые,

если зуб на кого —

отпилим зуб;

розданные

Луначарским

венки лавровые —

сложим

в общий

товарищеский суп.

Решим,

что все

по-своему правы.

Каждый поет

по своему

голоску!

Разрежем

общую курицу славы

и каждому

выдадим

по равному куску.

Бросим

друг другу

шпильки подсовывать,

разведем

изысканный

словесный ажур.

А когда мне

товарищи

предоставят слово —

я это слово возьму

и скажу:

– Я кажусь вам

академиком

с большим задом,

один, мол, я

жрец

поэзий непролазных.

А мне

в действительности

единственное надо —

чтоб больше поэтов

хороших

и разных.

Многие

пользуются

напостовской тряскою,

с тем

чтоб себя

обозвать получше.

– Мы, мол, единственные,

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$мы пролетарские… —

А я, по-вашему, что —

валютчик?

Я

по существу

мастеровой, братцы,

не люблю я

этой

философии ну́довой.

Засучу рукавчики:

работать?

драться?

Сделай одолжение,

а ну́, давай!

Есть

перед нами

огромная работа —

каждому человеку

нужное стихачество.

Давайте работать

до седьмого пота

над поднятием количества,

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$над улучшением качества.

Я меряю

по коммуне

стихов сорта,

в коммуну

душа

потому влюблена,

что коммуна,

по-моему,

огромная высота,

что коммуна,

по-моему,

глубочайшая глубина.

А в поэзии

нет

ни друзей,

ни родных,

по протекции

не свяжешь

рифм лычки́.

Оставим

распределение

орденов и наградных,

бросим, товарищи,

наклеивать ярлычки.

Не хочу

похвастать

мыслью новенькой,

но по-моему —

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$утверждаю без авторской спеси —

коммуна —

это место,

где исчезнут чиновники

и где будет

много

стихов и песен.

Стоит

изумиться

рифмочек парой нам —

мы

почитаем поэтика гением.

Одного

называют

красным Байроном,

другого —

самым красным Гейнем.

Одного боюсь —

за вас и сам, —

чтоб не обмелели

наши души,

чтоб мы

не возвели

в коммунистический сан

плоскость раешников

и ерунду частушек.

Мы духом одно,

понимаете сами:

по линии сердца

нет раздела.

Если

вы не за нас,

а мы

не с вами,

то черта ль

нам

остается делать?

А если я

вас

когда-нибудь крою

и на вас

замахивается

перо-рука,

то я, как говорится,

добыл это кровью,

я

больше вашего

рифмы строгал.

Товарищи,

бросим

замашки торгашьи

– моя, мол, поэзия —

мой лабаз! —

всё, что я сделал,

все это ваше —

рифмы,

темы,

дикция,

бас!

Что может быть

капризней славы

и пепельней?

В гроб, что ли,

брать,

когда умру?

Наплевать мне, товарищи,

в высшей степени

на деньги,

на славу

и на прочую муру!

Чем нам

делить

поэтическую власть,

сгрудим

нежность слов

и слова-бичи,

и давайте

без завистей

и без фамилий

класть

в коммунову стройку

слова-кирпичи.

Давайте,

товарищи,

шагать в ногу.

Нам не надо

брюзжащего

лысого парика!

А ругаться захочется —

врагов много

по другую сторону

красных баррикад.

Его прислали

для проведенья режима.

Средних способностей.

Средних лет.

В мыслях – планы.

В сердце – решимость.

В кармане – перо

и партбилет.

Ходит,

распоряжается энергичным жестом.

Видно —

занимается новая эра!

Сам совался в каждое место,

всех переглядел —

от зава до курьера.

Внимательный

к самым мельчайшим крохам,

вздувает

сердечный пыл…

Но бьются

слова,

как об стену горохом,

об —

канцелярские лбы.

А что канцелярии?

Внимает, мошенница!

Горите

хоть солнца ярче, —

она

уложит

весь пыл в отношеньица,

в анкетку

и в циркулярчик.

Бумажку

встречать

с отвращением нужно.

А лишь

увлечешься ею, —

то через день

голова заталмужена

в бумажную ахинею.

Перепишут всё

и, канителью исходящей нитясь,

на доклады

с папками идут:

– Подпишитесь тут!

Да тут вот подмахнитесь!..

И вот тут, пожалуйста!..

И тут!..

И тут!.. —

Пыл

в чернила уплыл

без следа.

Пред

в бумагу

всосался, как клещ…

Среда —

это

паршивая вещь!!

Глядел,

лицом

белее мела,

сквозь канцелярский мрак.

Катился пот,

перо скрипело,

рука свелась

и вновь корпела, —

но без конца

громадой белой

росла

гора бумаг.

Что угодно

подписью подляпает,

и не разберясь:

куда,

зачем,

кого?

Собственную

тетушку

назначит римской папою.

Сам себе

подпишет

смертный пригово́р.

Совести

партийной

слабенькие писки

заглушает

с днями

исходящий груз.

Раскусил чиновник

пафос переписки,

облизнулся,

въелся

и – вошел во вкус.

Где решимость?

планы?

и молодчество?

Собирает канцелярию,

загривок мыля ей.

– Разузнать

немедля

имя-отчество!

Как

такому

посылать конверт

$$$$$$$$$$$$$$$$$$$$с одной фамилией??! —

И опять

несется

мелким лайцем:

– Это так-то службу мы несем?!

Написали просто

«прилагается»

и забыли написать

«при сем»! —

В течение дня

страну наводня

потопом

ненужной бумажности,

в машину

живот

уложит —

и вот

на дачу

стремится в важности.

Пользы от него,

что молока от черта,

что от пшенной каши —

золотой руды.

Лишь растут

подвалами

отчеты,

вознося

чернильные пуды.

Рой чиновников

с недели на́ день

аннулирует

октябрьский гром и лом,

и у многих

даже

проступают сзади

пуговицы

дофевральские

с орлом.

Поэт

всегда

и добр и галантен,

делиться выводом рад.

Во-первых:

из каждого

при известном таланте

может получиться

бюрократ.

Вывод второй

(из фельетонной водицы

вытекал не раз

и не сто):

коммунист не птица,

и незачем обзаводиться

ему

бумажным хвостом.

Третий:

поднять бы его за загривок