Галина Самоленкова - Всего лишь миг... (сборник)

Скрывать года – наивное кокетство.
Ведь это жизнь твоя, она одна.
Не отберут ни юности, ни детства,
Тем более, преклонные года.

Оставив в прошлом юности ошибки,
С годами опыт обретёшь сполна.
И даже – мудрость, если заслужил ты,
И внешность не испортит седина.

Уж если ты дожил до лет завидных,
Стыдиться их не стоит никогда.
Ведь в возрасте твои заслуги видны,
А вовсе не позор и не беда.

Не каждому дано писать стихи,
Не каждому дано такое:
И удивлять людей, и говорить,
Что жить на свете всё же стоит.

В стихах я многих поздравляла,
Но кто ж сейчас напишет мне?
Так хочется хотя бы малость
Застыть в стихах, как пчелка в янтаре.

Быть может, внучка Златочка ответит
Когда-нибудь на этот стих.
Я буду ждать. Растут же быстро дети,
Когда так нежно любят их.

Куда несёшься год семидесятый,
Куда ты мчишь, куда зовёшь меня?
Не радуюсь я этой круглой дате.
И в этот юбилей не верю я.

Моя душа всё так же моложава,
Застынуть мне в покое не даёт.
Пусть не достигла я богатства, славы,
Я в жизни с оптимизмом шла вперёд.

Моё наследство – от родных подарок —
Любить людей, трудиться на земле.
Я избежала роковых ударов
В моей, не так уж и плохой, судьбе.

Как повелось, что в юбилейный год
Подводят люди главные итоги,
Вот так и для меня настал черёд
Держать ответ перед людьми и Богом:

Построила квартиру у Залива [3] Финского залива ,
Любимых дочку с сыном родила;
Работу и профессию любила,
И, в общем, вроде счастлива была.

На пенсии все пишут мемуары.
Я тоже как-то начала писать,
Чтоб всем поведать, что я знала,
О жизни наших предков рассказать.

Как мы всегда старались жить достойно,
Как уцелели, всё преодолев:
Репрессии и перестройку, войны.
И с чем вошли мы в двадцать первый век.

Но как-то получилось вдруг нежданно —
Во мне родился интересный стих,
Я в стол свои сложила мемуары,
И нет теперь уж времени для них.

Порою так легко родится стих,
И я уж тайную мечту лелею,
Что если много будет их,
Я их издам к другому юбилею.

Вы только не спешите, дни мои!
Как много, много дел ещё осталось.
Замри, мгновение! Повремени!
Мне о покое думать не пристало.

Да, вот такие у меня дела!
Творить и жить ещё я не устала.
И сколько бы ещё не прожила —
Хоть лет до ста – мне это будет мало.

Не хотелось писать о работе,
О чужой, мной разгаданной, боли
За экраном ли негатоскопа [4] негатоскоп – прибор со светящимся экраном для просмотра рентгенограмм. ,
При скопии [5] скопия – сокр. от рентгеноСКОПИЯ – исследование пациента за рентгеновским экраном в тёмном кабинете. ли в комнате тёмной.

Вспоминать страдания, слёзы,
Что давали мои заключения:
Язвы, раки, туберкулёзы
И другие болезни-мучения.

Медсестру вспоминаю, Людмилу.
В кабинет заходила часто.
Между делом плакалась-ныла,
Что желудок болит ужасно.

Предлагала: «Зайди после ночи,
Только чтоб перед тем не курила.
Посмотрю внимательно очень».
Но тянула она, не спешила.

Я однажды её затащила
За экран почти что насильно.
Лишь контраст она проглотила,
Я увидела язву «красивую» [6] «красивую» – так часто рентгенологи называют ярко выраженную, классическую картину заболевания на снимке. .

Очень часто находки такие
В моё сердце вонзались кинжалом,
Ведь страдания, боли чужие
Я тогда сквозь себя пропускала.

Только я никогда не жалела
О работе опасной и трудной.
От сознания мысль меня грела,
Что нужна я страдающим людям.

У входа в город на обочине дороги
С утра любил сидеть один старик седой,
Следя внимательно за тем, кто в город входит,
И думу думая о жизни непростой.

Узнал он многое за годы жизни долгой,
Чем жизнь людей слаба и чем она сильна.
Хоть исходил по свету длинные дороги,
Ища ответы, но не всё ещё познал.

Однажды утром в город пыльною дорогой
Брела ужасная, коварная Чума.
Старик, пытаясь задержать её немного,
Спросил: «Зачем идёшь ты в город, старина?»

Чума, прокашлявшись, на миг остановилась.
Своё лицо платком кровавым отерла,
Сказала: «Люди здесь ужасно провинились,
Я тысячу одну из них убить должна».

И город застонал, и город содрогался!
Весь месяц, день и ночь, бал правила Чума.
Над дымными кострами призрак смерти мчался,
И гибли тысячи людей и их дома.

Когда же, выполнив свой замысел жестокий,
Чума из города усталая брела,
Спросил её седой старик с большим упрёком:
«Ты солгала? Три тыщи [7] Тыщи – тысячи (просторечное). жизней унесла!»

Ответила Чума с улыбкой на устах:
«Неправда, я честна: лишь тысяча моя.
Других две тысячи убил животный страх,
А вовсе не коварная болезнь, не-Я!»

Где раньше был уют, там так теперь печально,
И ветер шелестит пожухлою листвой;
Там дремлет над рекой сердец разбитых тайна,
Там ветхий дом, давно покинутый тобой.

Там старая ветла в тени густого сада
Роняет жёлтый лист с опущенных ветвей;
И покосившаяся серая ограда,
Горбатый мостик через высохший ручей.

Там на альпийской горке камни мхом покрыты,
Тигровой лилии прощальные цветы.
И стайка пёстрая осенних маргариток
Глядит, как прошлого забытые мечты.

Здесь все тропинки заросли давно травою,
А старый дом по окна в землю врос.
И обмелел колодец с ключевой водою,
Забытый путь к нему шиповником зарос.

Вокруг дубы, берёзы, ели голубые
Стоят свидетелями тех далёких дней.
Шумят над ними ветры буйные, шальные,
Приносят свежее дыхание полей.

Уж соловьи сюда давно не залетают.
Лишь только филин гулко ухает в ночи.
А над цветами редко бабочки порхают
Да в мёртвой тишине лишь вороньё кричит.