Карина Аручеан - Объять весь мир

Что Джонни выдумал друзей,
чтобы жилось чуть веселей.
Браво, Джонни, браво!

Конечно, есть у Джона сын.
Но хорошо, что лишь один!
Браво, Джонни, браво!

Но все поёт упрямо Джон,
что всех удачливее он.
Ну и счастливчик этот Джон, право!

Отодвигая сырость,
смотрю я, чуть дыша,
как круглым жёлтым сыром
раскинулся ландшафт.
Как купола-тиары
все в золоте монет.
И в мокрых тротуарах —
Сислей и Клод Монэ.

Желтеют стены броско.
И, целый мир тая,
газетные киоски,
как идолы стоят.
Серебряные крыши
сверкают, как фацет.
Намокшие афиши.
Приёмника фальцет.

И мчались дерзко мысли
сквозь свет, густой, как клей.
И солнце в небо висло
и висло на стекле.
С насмешливой улыбкой
глядело на меня,
как золотая рыбка
в аквариуме дня…

Там, где я родилась, море дышит так вкрадчиво-нежно!
И огромные сочные звёзды свисают, как гроздья,
во дворы, где висят на верёвках ковры и одежды.
И прохладно ночами от хлопанья сохнущих простынь.

Где от запахов воздух так густ и тяжёл, что возможно
его взвесить в руке. И глотать, как коктейль. И пьянея,
одурело бродить под зазывные крики лотошниц,
ощущая подошвами жар от нагретой панели.

И смотреть, как на длинной цепочке луча золотого
день послушной собакой лениво плетётся за солнцем…
Белый пух тополиный – как рисинки в мареве плова.
И ажурная тень по асфальту неслышно крадётся.

Там, где я родилась, море дышит так вкрадчиво-нежно…

Держась за поручни надежды,
хмелея от вина утрат,
я всё иду не ПО, а МЕЖДУ:
налево – пропасть, справа – сад.

А жизнь, как щедрый виночерпий,
всё наливает мне, шепча:
«За дом! А значит – за кочевье.
За радость! Значит – за печаль.
За память! Значит – за забвенье.
За день! Но значит – и за ночь.
За веру! Значит – за сомненья,
которые уходят прочь.
Поднимем чашу за потери!
Ведь ты становишься мудрее!»

«Ах, это значит – я старею…
И тени полнят шумный дом…»

«Но…
…нальются новым соком почки.
В отточья обратятся точки.
На белый лист прольются строчки.
Так вслед за ДО идет ПОТОМ…
А точка – только знак начала.
Так выпьем в щедрой тишине
за океан, коль за причалы.
За пепел, тлеющий в огне…»

Мне слово, как маленький призрак,
является снова и снова.
«Ты кто?». Тихо шепчет: «Я слово. Я слово. Я слово».
«Какое?». «Сегодня – одно я. А завтра – другое.
Сегодня – божок. Завтра, может быть, стану изгоем».

Оно было нежностью, вздохом, тоскою и болью.
Прекрасной загадочной странной трагической ролью.
То было печалью. То счастьем. То страстью. То силой.
То жёстким, шершавым, как пятка блудного сына.

Оно говорило: «Послушай! Послушай! Послушай,
как краб-океан наползает на бледную сушу.
Как где-то аскет истязает дрожащую душу.
Как страшно хрипит любовь, которую душат,
и в ночь, как в Некрополь, бросают остывшее тело…
Ты это увидеть, услышать хотела?!»
«Нет, нет! не хотела!»

Но слово, как маленький призрак, является снова.
Нахально кричит: «Посмотри! Для тебя это ново:
узоры персидских ковров, пестрота арабесок,
и незаконченность стёршихся матовых фресок…»
И что-то пытаюсь понять я по странному виду
таинственных букв незнакомого мне алфавита.

Словами-гротесками резкие образы Гойи
в меня, будто в город, врываются яростно, с боем.
Я падаю, сдавшись. Поднимаю в испуге ресницы.
Я вижу, я слышу, как мчатся слова-колесницы.
По мне их внезапность, колеса, копыта и топот.
И боль так тревожна, как детство, как запах укропа.

…Меня раздавили слова колесницами строчек.
Наутро себя и стихи соберу по кусочкам.
И слово, как маленький призрак, мне явится снова.

Утратив высь, я землю обрела.
Сложила я усталые крыла.
И долго звёзды пели надо мной.
За здравие? Или за упокой?

А по земле стелился синий дым.
Неслышно зрели в темноте плоды.
И соки животворные земли
текли без устали, без устали текли.

И во дворах плескались поутру
не простыни, а строчки на ветру.
И в лужице с зацветшею водой
синела высь, покинутая мной…

Поэзия, прости! Любовь, твоя сестрица,
уводит вновь меня в обжитые сады.
Поэзия, прости! Никак не раздвоиться!
Поэзия, прости. Возьму твои лады.

Возьму твои лады – и губы зарифмую
на белых простынях, отбросив карандаш.
Величью слов равно величье поцелуя.
Поэзия, смирись! Уйди, мой верный страж!

Уйди, мой верный страж – и я пройду по кромке.
Миг в вечность обращу. И вечность – в сладкий миг.
А прошлую любовь, перечеркнув и скомкав,
Отброшу и скажу: «Всего лишь черновик!»

Скажу, что черновик, – и вновь зажгутся звёзды.
И пни дадут ростки. И в шорохе минут
вспять реки повернут. Нальются соком гроздья.
Поэзия, прости: я подданство сменю.

Я подданство сменю. Смешаю ямб с хореем.
В размер не уложить ни ночь, ни день, ни жизнь!
Крадётся тихо тьма. И сумерки сереют.
Рука дрожит в руке. Анапест, отвяжись!

Поэзия, я вся в рубцах твоих отметин.
Но смыслу точных слов я всё же предпочту
метафоры любви, бессвязность междометий,
и верности твоей – неверную мечту…

…Любовь моя, прости! Ты тихо в щёку дышишь.
И сны твои тебя из рук моих крадут.
На кухне за стеной царапаются мыши…
Я зажигаю свет. И… белый лист беру…

И вечность плескалась
в раструбах портьер.
И Бог был – Любовь.
И Любовь была мною —
бессмертной, смеющейся,
теплой, живою.
И Бог был Любовью.
И нас было двое.
И вечность плескалась
в раструбах портьер…