Владимир Кевхишвили - Святлания

«Все лучшие войны, о Боже!»

Коня седлать просит Наполеон,

Узреть поле битвы сам хочет он.

Устало солдаты брели на ночлег,

Носились без всадников кони,

Капрал Шарль Гуно, взятый в армию клерк,

Лежал в груде трупов на склоне.

Контужен в сражении был он слегка,

Во время шестого на флеши броска.

Гуно, как солдат, был не очень хорош,

Но был он другим необычен:

Он внешностью был с императором схож,

Таким же сложеньем отличен.

Слыхал он порой насмешки солдат:

«Гуно – император! Виват! Виват!»

Но вот он очнулся, повсюду темно,

Лежат мертвецы друг на друге,

Поднявшись, к своим бивуакам Гуно

Поплёлся в великом испуге.

Но русские с флешей раньше ушли,

И скоро Гуно уланы нашли.

Хотели его отвезти в лазарет,

Но гордо Гуно отказался,

Не знал он ещё, что полка его нет,

С уланами греться остался.

Поел у костра, глубоко зевнул,

На землю прилёг и тут же заснул.

И снился ему необычнейший сон:

Сидит он как будто на троне,

Придворною свитой, как царь, окружён,

И скипетр сжимает в ладони,

Корона блестит на лбу у него,

Но гром прогремел – и нет ничего.

Мерцала луна, вырываясь из туч,

Дул резкий, порывистый ветер,

Ступал император меж мертвых тел куч

По полю страданья и смерти.

Тяжёлою думой был он томим,

И свита ступала следом за ним.

Слышны были всюду стенанья людей,

Владыка сильней хмурил брови,

С земли к небесам испарялись везде

Пары человеческой крови.

И видел царь галлов ужас и страх,

И слышал мольбы на всех языках.

Тут, в русской земле, вся Европа была —

Французы, поляки, австрийцы,

Италии, Рейна бойцы без числа,

Испанцы и далматийцы.

Лежали люди без ног и без рук,

И смерть торопили избавить от мук.

И свите приказ император даёт:

«Собрать всех раненых с поля!»

И дальше один уже молча идёт,

Один среди смерти и боли.

Вдруг раненый рядом с ним застонал,

И голос его император узнал.

Огюст Коленкур, генерал молодой,

Любимец солдат и фортуны,

Лежал в луже крови, сжимая рукой

Портрет красавицы юной.

Была это Бланш – невеста его.

«Вы ранены, граф?» «Пустяки, ничего…»

Сказал и свой дух в тот же миг испустил,

Поникнув кудрявой главою,

И прочь император скорей поспешил,

На трупы ступая порою.

И говорил, обращаясь к луне:

«О Боже, за что? За что это мне?

Желал я того ли? О нет, никогда!

Желал я, чтоб все жили в мире!

Закон и свободу я сеял всегда,

В Берлине, Варшаве, Каире.

Везде я лишь мира искал одного

И меч обнажал для защиты его.

Но мира всё нет, а трупов всё больше!

И кости французов повсюду –

В Египте, Италии, Австрии, Польше,

Кто их заберёт всех оттуда?

Кто их для семей, для жён воскресит?

Кто будет ещё здесь завтра убит?

Когда завершится это безумство?

Чем вспомнят правление моё?

Война – это варварское искусство,

А слава – мираж… К дьяволу всё!»

Владыка садится быстро верхом

И с бранного поля едет тайком.

Луна освещает дорогу с небес,

Кончается скоро равнина,

Несёт императора конь через лес,

Дрожит под копытами глина.

Вдруг лес расступился, и стало светлей,

Открылась поляна в свете лучей.

И всадник в смятеньи слезает с коня,

Свою треуголку роняет,

А свет ярче самого яркого дня,

Нездешним сияньем мерцает.

И дух затаив, пришелец стоит,

Свет ярко сияет, но не слепит.

Глядит император вперёд пред собой,

Шаг сделать дальше боится,

А конь его верный трясёт головой,

И роет землю копытцем.

Прозрачен воздух, как будто в горах,

И тишина неземная в ушах.

Дивится наш путник виденью тому,

Глядит на сверкающий глянец,

Вдруг видит: из света навстречу к нему

Выходит загадочный старец.

Спокоен и чист очей его взор,

Но чтит в них пришлец себе приговор.

И падает вдруг на колени герой,

Бессильно и горько рыдает,

И смотрит сочувственно старец седой,

И вдруг его… благословляет,

Крестом золотым касается уст,

И падает в пыль император без чувств.

Румянится небо, восходит рассвет,

Не спят полководцы французов.

Нигде императора в лагере нет,

Не взял ли его в плен Кутузов?

Но вдруг раздаётся топот копыт,

И вот Бонапарт пред свитой стоит.

Лицо посвежело и взгляд молодой,

С коня он поспешно слезает,

Такой же как прежде, весёлый, простой,

Всех маршалов он обнимает,

Целует гвардейцев, целует солдат,

«Виват, император!» – люди кричат.

Вновь радость у всех, Марсельеза гремит,

В шатёр император заходит,

Там свита его в ожиданьи стоит,

Глазами людей он обводит,

И, быстро сняв плащ запыленный с плеч,

Он начинает возвышенно речь:

«Герои мои! Товарищи! Братья!

Вы храбро дрались за свободу,

Но время настало мира и счастья,

Пора завершиться походу!

Довольно лить кровь средь чуждых равнин,

Пора вам вернуться к семьям своим!

Мои храбрецы, мои командиры!

Участники славных сражений!

Вы заслужили покоя и мира,

Любви и веселья мгновений!

Мы оказались у славы плену,

Но я прекращаю эту войну!

Я объявляю мир без условий —

О том напишу Александру,

Довольно стирать мундиры от крови

Солдату, улану, рейтару.

Зовите людей, трубите отбой –

Мы выступаем сегодня домой!»

Потом он садится и пишет приказ,

Последний приказ в своей жизни,

Письмо к Александру, супруге наказ,

Посланье к далёкой отчизне.

Печатью скрепляет, быстро встаёт

И письма все адъютанту даёт.

«Ну всё. Мне пора. Больше времени нет.

Меня ждёт иная дорога», —

И с теми словами он вышел на свет

И всем улыбнулся с порога:

«Меня не ищите – это приказ!»

Вскочил на коня и скрылся из глаз.

Уж солнце сияло, день новый взошёл,

Стоит изумлённая свита:

«Неужто с ума император сошёл?

Ведь русские всё же разбиты!

Кутузов в ночь отошёл за Можайск,

И вот, до Москвы один только шаг…

Что делать мы будем, уйдём ли отсель?» —

Задумались маршалы бравы, —

«Неужто нам тёплая дома постель

Дороже победы и славы?

А если вернётся Наполеон?

А если вдруг передумает он?

Нет! Нет! На Москву мы должны лишь идти

И ждать его возвращения,

Назад на войне не бывает пути!

Бывает лишь отступление.

Захватим Москву, тогда уже там

Почётный мир продиктуем врагам.

Одна лишь беда, что скажем мы людям,

Куда наш исчез император?

Как письма писать во Францию будем?

Есть выход…Возможно ль? Театр?»

Начальник штаба тут с места встаёт

И говорит: «Мы обманем народ.

Капрал есть один в тридцатом пехотном –