Ирина Эйр - О вечном

Там, где земля наполнена негой,
Где царят бескрайние поля,
Где леса макушками трогают небо,
Где волнуются пшеничные поля,
Где наполнен воздух ароматом
Свежескошенной травы
И где небо, опалённое закатом,
Стекает алой краской до земли,
Там жила как часть природы,
Как дитя её проказ
Надя – дочь самой свободы, —
Я о ней начну рассказ.
Она любила поутру
Проснуться с петушиной песней.
Любила, проводив зарю,
Уснуть под вечер с солнцем вместе.
Она любила звонко петь,
Сливаясь с соловьиным хором.
Она мечтала с птицами лететь,
Кружиться с ветром над земным простором.
Могла всю ночь она не спать,
Любуясь небом и луною.
Любила с вьюгой танцевать
И бегать под дождём порою.
Елена Петровна – мама Нади —
Была молода и красива.
И дни и ночи дочки ради
Старалась она, что есть силы.
Поутру она очень рано вставала,
Доила корову, кормила свиней.
Затем целый день кружева вязала
Из солнечных нитей и звёздных лучей.
Надюша те кружева продавала,
Возила их в город на дальний базар,
Немножечко денег она выручала
За свой прозрачный и лёгкий товар.
И каждый, увидев дочку и мать,
Всегда понимал, что они так похожи.
И надо, читатель тебе мой, понять:
У схожих снаружи и судьбы схожи.
Надюша была точной копией мамы:
Всё тот же высокий глубинный взгляд,
Всё та же улыбка, как солнце, сияла,
И тот же из русых волос наряд.
В той же деревне жил парень – Алёша,
И было ему девятнадцать лет.
(Надюша была на два года моложе, —
открою я вам свой секрет).
У мальчика не было папы и мамы,
А жил он со старым дедом.
Алёша – простой, добродушный парень,
Для деда был ясным светом.
Косил ли траву он иль строил что —
Всё спорилось, всё получалось.
Ему же казалось, как будто всё
Вокруг лишь него вращалось.
Надюша любила Алёшу как брата,
А он её несколько больше.
Она для него – отрада,
А он для неё – помощник.
С таким наслажденьем герой ежедневно
Её провожал на базар.
Мгновенье казалось просто бесценным,
Коль нёс её лёгкий товар.
Однажды Алёша под вечер,
Когда уж взошла луна,
Пришёл с думой к деду сердечному.
Герою сейчас не до сна.
«Любил ли ты, друг мой, когда?
Горело ли сердце огнём?
Мечтал ли о милой всегда:
И ночью, и утром, и днём?»
Алёша подумал немного
И продолжал свою речь:
«И ощущал ли тревогу
О том, как её уберечь?
Гадал ли о чувствах её?
Боялся ли, что нелюбим?
И смог ли сказать обо всём
Не речью… хоть словом одним?»
Старик покряхтел немного,
Дослушал Алёшину речь
И внуку сказал он строго:
«Алёша, позволь мне прилечь.
Я вижу, милок, ты влюбился.
Не в Надю? Скажи?» – «Да, в неё,
Но я ей ещё не открылся,
Не знает она ничего!» —
«Уверен ли ты в своих чувствах,
Правдивые ли они?
Быть может, ошибся ты просто
И принял за явь лишь мечты».
И дед посмотрел с укором,
Добавив: «Послушай, дружок,
Влюбляются все в твою пору,
Приняв за любовь лишь клочок.
Ты молод, горяч и доверчив,
И сердце любовью полно.
Ты даришь её бесконечно,
И ты получаешь добро.
Быть может, ты принял случайно
Привязанность к девушке той
За высшее чувство отчаянное,
За чувство с большой глубиной!»
Алёша лишь молчал
И слушал укор старика,
Но сердце его кричало.
Порыв удержал он в зубах.
Как горько ему было слушать
Суровый и грозный укор,
И звуки резали уши,
И сердце рвалось уже вон!
Когда же старик закончил,
Молчанье пришло в их дом.
Цвела тишина полночная,
И падала ночь за окном.
Алёша вздохнул глубоко
И тихо куда-то побрёл.
Он чувствовал: что-то широкое
Внутри набирало объём!
Оно стремилось наружу,
Оно оторваться стремилось.
Внутри напирало на кожу
И светом в глаза налилось.
И задрожали тут губы,
Огнём загорелись глаза.
Алёша разжал тут зубы
И выпустил в воздух слова.
«Однажды утром пахучим
Я в поле траву косил
И слушал песнь птицы певучей,
Малиновый звук в поле плыл.
То было дивное утро,
Оно наполняло меня!
От этого чудилось, будто
Ребёнком был маленьким я.
Мне чудилось, будто сливался
Я с утром и солнцем мечты
И будто весь мир смеялся,
И мне улыбались цветы.
Играли друг с другом ромашки
Касанием лепестков,
И танцевала кашка
С соцветьем других цветов.
А воздух был наполнен
Столь мягким ароматом.
И небо казалось бездонным,
Душа наполнялась отрадой.
Прилёг отдохнуть я на стоге
И слушал песнь птицы небесной,
Как вдруг услыхал недалёко
Другой голос нежный, прелестный.
А птичка моя замолчала,
Как будто заслушавшись песней,
Везде лишь она звучала.
И не было песни чудесней!
Я спрятался тихо за стог,
Боялся спугнуть ту певицу.
Дышал я так тихо, как мог.
И вновь запели вдруг птицы.
Сливалися птиц голоса
С той песней, высокой, хрустальной.
Она неслась в высь, в небеса,
Мотив был немного печальный.
Вдали появилась девушка,
Что пела ту песню дивную.
Она собирала бережно
Цветы в небольшую корзину.
Глаза её излучали
Столь чистый, таинственный свет.
И я пред тобой ручаюсь, —
Прекрасней их в мире нет.
Хотя я не видел море,
Скажу всё же наверняка, —
Глаза её глубже вдвое,
Лазурней, чем в море вода!
Тот образ мне был так приятен,
Что глаз отвести я не мог.
Он чист был и необъятен,
В него не вселился порок.
А девушка улетала,
Играя, смеясь с мотыльком.
С отрадой за ней наблюдая,
Я думал тогда лишь о том,
Как завтра я утром свежим,
Лишь солнышко только взойдёт,
Увижу образ столь нежный,
Волос её нежных полёт.
На следующий день я не встретил
Её, пусть весь день и прождал.
Как день пролетел – не заметил,
Как синяя ночь подошла.
Когда я вернулся, уж было
На улицах наших темно.
Весь мир мне казался постылым,
Где горе царило одно.
Надели берёзы серёжки,
А я лишь о ней мечтал.
С волненьем, почти безнадёжно,
Её я лицо написал.
Глядели, как настоящие,
Её неземные глаза.
Я их написал блестящими,
Такими, как были тогда.