Николай Почтовалов - Раб ночной лампы

В костре сгорают одиночества,
стирая боль разлуки дочиста…
и верю я, и веришь ты – в ночи
мы говорим с тобою, хоть… молчим…

В любви клянутся партии и блоки;
эфир мордует ушлое трепло…
лишь солнце… неустанно на востоке
встает и отдает свое тепло!

В облаках летать не стыдно,
только до смерти обидно:
что хотели, – не имели…
как же будни надоели!..

Возвращается стабильно одиночество:
остается вспоминать… только отчество…
Ни отца на белом свете и ни матери,
только… стопочки стоят, да, на скатерти…

Ворчанье в пыль вминает разговор
и мы молчим все чаще, – нет резона…
и ходим все по кругу, будто в зоне,
неся, увы, всенепременно вздор…

Вплетая строчки в рванность бытия,
ищу любовь в закатах и в рассветах
и… нахожу всенепременно это:
на фоне жизни только ты и я…

В сентябре все так знакомо:
в сентябре я – будто дома,
где все запахи и звуки
так волнуют нас;
где – конец и где – начало,
где всегда есть путь к причалу,
где и встречи, и разлуки
свой имеют час.

В тишину облаков залетает не каждая птица
и не в силах она этим правом со мной поделиться,
но смогу я и сам оказаться в заоблачных далях:
далеко, далеко, далеко от тоски и печали,
и парить в облаках над лесами, полями, домами,
и дымком исчезать над зажженными вами кострами…

В чистом поле воет ветер,
но… не выстынет душа.
Дай нам Бог надежду встретить, —
только б с ней не оплошать!

Вы одиноки… Я одинок…
Усталость… Быт…
Желанность встречи…
И время… Но оно не лечит,
оно – как старое вино:
туманит голову, маня
куда-то вдаль – к друзьям, на север…
но… даже старый друг не верит,
что может повстречать меня…

Где же ты, моя родная половинка:
глазки, ушки, носик, щечки, шейка, спинка?..
Что ж по свету бродят наши с тобой ножки,
что ж так долго все не сходятся дорожки?..

Где-то за туманами веселится лето,
а у нас за окнами хмурится июнь…
Если хочешь в лето ты достать билеты, —
перед сном через плечо за удачу сплюнь…

Говорят, что время – лечит…
но… его лечить нам нечем…

Голосисто, звонко, чисто,
четко в заданном регистре,
хорошо поют министры —
им не привыкать…
Но в заоблачных высотах
растворяются красоты…
По земле бежит босота, —
правды не сыскать…

Горе с болью вперемешку —
у беды свое лицо:
под орлом российским решка, —
не успело письмецо…

Девочка из осени —
с проседью, с проседью:
ей семью забросить бы
и сбежать,
и лежать в ромашковом
поле без рубашки бы,
и в глазах фисташковых
небо отражать…

Дурачок, ты, Коленька:
был и… будешь – голеньким…
Ты не понял, родненький:
лучше быть угодником,
промолчать, а тряпочку
спрятать, чтобы лапочкой
в круге быть проверенном…
Ну, а коль – не верил я,
вот, и вышел – Коленька,
будто в бане, – голенький.

Далеко за небом синим
бесконечность бытия,
а в заснеженной России
в доме только ты и я,
прилепились дружка к дружке —
и уютно, и тепло —
я дружок, а ты подружка, —
так уж в жизни повезло.
А в окно стучится ветер:
видно хочется ему
быть на этом белом свете,
как и нам, – не одному.

Если бы черными днями покорно
небо спускалось мне пледом на плечи…
Если бы двор мой неведомый дворник
мел неустанно в простуженный вечер…

Если бы ветер все желтые листья
выдул из города осенью стылой…
Если бы слал ты мне тысячи писем…
я бы тебе все, наверно, простила…