Валерий Гурков - Васильковая Русь

– Не гони, ямщик, не гони!
Дай мне ту разглядеть, с коромыслом.
До чего ж хороша, что майские дни!
Жаль наряд у неё неказистый.
За такую бы я и деревню отдал,
До чего же мила и пригожа.

– Что ты, барин, в ней увидал?
Девка просто. На всех прочих похожа.
Тут таких, хоть прудом пруди.
Это ж Русь! Тут все бабы красивы!
Глянь одна ышшо впереди.
Ведь не хуже, чем первая дива…

Я на новую диву глаза по указке:
А и впрямь ведь не хуже,
Красива! Как в сказке!

– Да такая, наверно, давно уж при муже?

– Что ты, барин, окстись.
Им шаснадцати нет.
Вот купи всю деревню, да на кажной жанись, —
Прозвучал ямщика с подковыркой ответ…

Ива милая, взгрустнула?
Над рекою льются слёзы.
Испугалась грома гула?
Иль обидели берёзы?

Не было давно уж грома,
И с берёзами дружна.
Набежала вдруг истома,
Словно нежности волна.

Ива милая, влюбилась?
Расскажи тогда в кого?
Жаль я девой не родилась,
Вот мне грустно от того…

Я б тогда венок связала
Из ромашек, васильков
И под ночи покрывалом
Поджидала бы дружков…

Крошим мы жизнь на годы и месяцы
Крошим мы дни на часы и минуты
Лихо взбегаем по юности лестнице
В старости лестницы кажутся круты.

В юности всё хорошо и прекрасно
Души чисты… без ожогов и ран
Нет безысходного слова: напрасно
Кровь будоражит любовный дурман.

Всё впереди: и любовь и карьера
Жизнь улыбается утром всегда
Не понимаем: открыта вольера
В той, что пройдут все наши года.

Жизнь потихоньку мозг нам натрёт
Клеткой из правил, законов и веры
Обручем сдавит ошейника гнёт
Тихою ложью схватит за нервы.

Всё, что мы сделали, нужно кому-то
Тем, кто вложил свои правила нам
Вроде свободны мы каждое утро
С новой молитвой взирая к богам.

Только ведь вера для всех она разная
Хоть и твердим, что Бог наш един!
Чья-то задумка, нас, лживая, грязная
Травит друг с другом из древних глубин.

Как хорошо молодым и здоровым
Глупости много, зачем им мозги
Вот и становятся мясом дешёвым.
Кто миром правит, нужны дураки!

Высокий берег над Окой,
Ступени деревянных лестниц
И прелесть «рощи золотой»,
Как память о России вестниц.

Здесь неземная красота
Лугов, полей и пашен.
Чарует леса пестрота,
Что осенью для нас раскрашен.

Здесь отдыхаю всей душой,
Люблю бродить под медью ивы,
И одноногий клён родной
Кивает кудрями учтиво.

Берёзки милые мои,
Меня завидев, загрустили,
Как будто вспоминая дни,
Когда Есенина любили…

В ночи о зорьке ясной думает луна,
Средь звёзд гуляя в небе золотистом.
Степь уж колышет рощи берега.
Туман плывёт ковылем шелковистым.

Дорога нитью улеглась и ждёт
К себе колёс прикосновений.
Луна ей сквозь берёзы шлёт
Горсть серебра к утру для омовений.

Оно росой сверкает и манит
В атласе трав и шёлка паутины.
Вдруг заалел пурпур зари ланит,
Стерев с луны поблекшие патины…

Соловей в прохладной тиши
Вот уж час заливается трелью.
До чего ж вечера хороши!
Роща писана, словно пастелью…

Эхо вторит позывы сверчка,
Иногда пролетит майский жук.
Им волной отвечает река
И двух дятлов вдали перестук…

Русь! Даль далекая,
Ширь бескрайняя…
Из берёзок и златых полей.
Ты любовь моя одинокая,
Сторона Богом данная,
Нет прекрасней тебя и милей!

Синеокая Русь!
По полям бирюзой.
Через улицу гусь.
Я за ним молодой.

Мне ещё где-то пять,
Или, может быть, шесть.
Из окна смотрит мать
И зовёт меня есть.

Я махнул ей рукой
И ромашек нарвал.
В черемше козодой
Через прутьев завал.

В небе сильный хлопок,
Самолёта стрела.
Глиной кинул в горшок,
Что по тыну стена.

Где-то блеет козлёнок.
Грохнул дверью сосед.
Пёс залаял спросонок,
Я иду на обед.

Я ещё молодой!
Где-то пять, может шесть.
Возле печки удой,
Я за стол, что б поесть.

Да бабуля грозит.
Черпаком от ведра:
Руки мой, паразит!
Выйди вон из стола.

Улыбаюсь я ей
И ромашки в ответ.
Сам к ведру поскорей,
Ведь остынет обед.

Синеокая Русь!
По полям бирюза.
Я исправно молюсь
И смотрю в образа.

Они в красном углу
Тут висели всегда,
Через жизни всей мглу
Нас хранили века.

Вот теперь, помолясь,
Вновь сажусь я за стол.
К косяку, прислонясь,
Бабка треплет подол.

Ей почти уж под сто,
Да в глазах бирюза.
Мне накрыла на стол,
Чтобы я поснедал.

Сами будут потом,
Ведь вначале мужик,
А в руках мать с котом.
Улыбается лик…

Пражская с безумной теплотою осень
Нежит и ласкает в солнечных лучах.
Я же вижу матушку всю в проседь,
Дом родной и ужин при свечах.

Угол в образах завешен,
Да под ними лавка, можно лечь.
Образок и мне на грудь повешен,
Для того, что б душу мне сберечь.

Только в Бога ведь давно нет веры,
Я её по свету белу растерял.
Горя. Много горя я хлебнул без меры,
Да с улыбкой кроткой я его встречал.

Пражская с безумной теплотою осень
Нежит и ласкает в утренней росы слезах.
Я и сам давным-давно уж в проседь
С блеском озорным в синь небес глазах.

Не утратил я души ранимость,
Так же посещает её грусть.
Вот и вновь грущу я о родимой,
Стороне с берёзовым названьем Русь.

Той, что ждёт приблуду-сына
Из далёкой тёплой стороны.
Зазвенит от радости рябина,
И кивнёт черёмуха в мареве луны.

Пражская с безумной теплотою осень
Нежит и ласкает в солнечных лучах.
Только вижу пред собой я ясень
И любовь безмерную в родных очах.

Рядом вижу скромную беседку,
Гроздь рябины у себя в руке
И с собою нежную соседку,
Да собачку на коротком поводке.