Анатолий Ухандеев - Ловля. Книга стихов

Всякому опасен голубой
омут, для беспечного погибель,
трусу – подлость: я один – не с ними,
рыбаку тревога и покой.

Сыпь в сачок сырое серебро
чистое, последнее на свете.
Руки пахнут кровью,
рыбьей смертью,
Ледяной водой.

Пока ты ещё остров, лови кефаль,
но, когда закатают тебя в асфальт,
уже не зови меня с полным ведром наживки…
( Слова на обрывке ).

А то и ловец человеков
солёную рыбу любил.

Когда океан каждой лодке
толкается в бок: уйди!
Спроси с иронической ноткой
не трудно ли мне в пути.

А впрочем, ты остров, ты остров,
ты всё ещё остров, прости…

Спасающим друг друга от смерти
Этим вечным символическим «вместе»
Не завидую, потому что однажды
«Вместе» тоже теряет важность,
Теряет влажность, блеск, теплоту дыханья,
«Вместе» становится меньше с уменьшением расстоянья
Между носами любящих, губами и языками,
Между тем, что не назову своими именами.
Не завидую им, потому что спасенье,
К ним пришедшее в исступлённом всхлипе,
В одно прекрасное, опустошённое снегом воскресенье,
С ними оставшееся, растущее от головастика к рыбе,
Затем к чему-то птичьему, а потом к свету
И шлепку, и маминым слезам и смеху,
И одному бесконечному, тёплому, верному лету,
Спасение их догадается: нет спасения сверху,
Поймёт, начитавшись Камю и Сартра,
Насмотревшись хороших фильмов с друзьями,
С сёстрами наигравшись в полночные карты,
Что от смерти лишь вместе прогулки по берегу Камы,
Только губы и носы, и сплетённые руки,
Что оно в одном исступлённом ликующем звуке,
Что родители его давно не любят друг друга,
Что он тоже вынужден шествовать по освещённому кругу,
Что потерянных иллюзий вдруг становится
совершенно не жалко,
Что жизнь продолжается, и хорошо, что ни шатко, ни валко,
И тогда он безжалостно захочет сделать любимой подарок:
Голубую бесценную розу – счастливую старость.

И вот живу, как праздничный обед,
А шестеро всё не идут звенеть

Приборами, столовых серебро
Чернеет, и гниёт ребро.

Терпи вино, гостей не извиня,
Придёт отечество и приберёт меня.

Здесь замученный август порвал облаков кутерьму,
не донёс до аптеки карманную неба тюрьму:

раскроил электрическим скальпелем, сунулся – дождь!
Это я нарисованной тучей, холодной водой

утекаю по правилам в Каму, гремит водосток…
Есть из августа поезд домой, и ещё ветерок.

И пахнет углём, сажей, лебеди
озеро превращают в средоточие взгляда,
то ли я в небе, то ли ты
рядом.

Прозвенит в моём сердце будильник
неподдельный такой жестяной,
между слов изумительно хлынет
то спасительное или имя,
хлынет, хлынет, накатит волной…
Кто и не был, тот станет любимым,
впрочем, то ли платок нитяной,
то ли рыбой, постелью, рекой.

Ещё не завтра славы
последний поцелуй,
ещё не скоро травы
над нами прорастут.

Так поцелуй же локоть
прекрасный и нагой,
на свете жить не плохо,
и – снег над мостовой.

«дом „Хандра“ на набережной Чуйкова»
звучит не то что бы круто, но, пожалуй, клёво…
выхожу на набережную, и не то, чтобы нету клёва,
но никто не нужен, и удочка не готова
к ловле мальчишек, девчонок, улыбок и междометий…
разве может быть кроме нас двоих кто-то третий?

И вот он уезжает из столицы,
садится на автобус до Челнов
и едет, едет, едет, едет,
снится:

Постольку же, поскольку ненавистны
линейки улиц, спящие умы,
ты клёнов устрашающие листья,
их шебуршанье неразумное люби:

в нём города простой разлучный вихрь,
заботливая тяжесть головы,
в нём Камы неизменчивой и тихой
круглогодично поедание Шильны.

Умри. Проснись. Смотри на «тюбетейку»,
как на уродливый огромный карандаш:
но и таким писалом человека
уже больнее не предашь,

уже не перескажешь поцелуев
на этом недостроенном мосту,
где ты сейчас один. Дыши на руку
знакомую кленовому листу.

У моста нет реки
Снизу лязгом стремятся машины
Воспротивься всему в этом городе спутана речь
Беспросветная речь скороспелая впрочем невинная
В этом городе тусклом наверное спутана речь

Протащи по перилам рукав то ли пахнет бензином
Запиши в записную зачем ты испачкал пиджак
Против церкви единственной у городского виска
Красным дьяволом брызжет народный божок магазин

Не ходи, не ходи на дорогу
не встречай там его, не встречай
этой тёплой пыльцы и тревоги
летний шар.

Не ходи ни один, ни с подругой
на вечернее небо глядеть,
где влюбляются облако с тучей
в алый цвет.

Для тебя – только жёлтый над городом,
шорох дворника, блеск витрин,
и коробок в коричневых пролежнях
лабиринт.

…

Впрочем, что же, сходи на берег,
если хочешь, сходи, помолчи…
если дом навсегда потерян,
там ключи.

С женщиной наедине
Хорошо молчать под руку
И молчать, и слушать снег,
Изнывать от скуки.
Хорошо шептать стихи
Девочке на ухо,
А потом опять молчать
И дыханье слушать.

У моей победы маленькие крылья,
длинноногой девы пьяные глаза.
Недозрелый город теребит мне вымя,
требует сгущёнки, жалобит глаза.

Жалую беднягу, сопли на ладошке,
пыль фонтанной влаги на его щеках…
У моей победы гордости немного,
но какое небо. Что за облака!