Петр Котельников - Под властью Люцифера. Историко-биографический роман

Нет в истории малого и великого в отдельности, в тесной связи находится все. И малое мое – история жизни моей, история города, в котором я большую часть жизни прожил, именуемый Керчью, как колоски тонкие, колеблющиеся на ветру, влились в великое, сноп державы моей – России.

С трепетом, надеждой, что не угасит Господь мой, свет памяти моей, приступаю.

С какой бы стороны солнце ни светило, степь во власти его. То ласково поднимет зелень трав, ковер из цветов ткет, то обжигает ее, да так, что желто-бурой становится она, печальной, глаз не ласкающей. Продуваема степь и ветром со всех сторон. На пути ветра никаких преград. А от сильного да холодного, да жгучего норд-оста под одеждой тела не спрячешь. Да и что против ветра такого наша одежда городская, виды повидавшая? Если пальто и на вате, то вата та давно свалялась, плотными комками из-под подкладки прощупывается; перед ветром что решето с большими отверстиями. Уж и весне бы пора, да что-то не торопится она, ветры северные завывают, по ночам песни тоскливые распевают. Редко, но прерывает песни эти хохот сыча, облюбовавшего дом, который татары нам предоставили во временное пользование. До войны в нем школа начальная была. Но то до войны было. Может, сыч и облюбовал его потому, что был дом оставлен людьми? Солнце все дольше и дольше задерживается в небе голубом, не спешит небосклон покинуть. Чтобы тело теплом побаловать, выходим наружу, перебираемся на ту сторону дома, что от ветра защищена, подолгу стоим, ласковым солнечным лучам себя подставляя. Крымские татары, живущие здесь с незапамятных времен, ходят в верхней одежде из овчины. Ветер им не страшен. Им в ней даже жарко становится, полы распахивают. Что за странный народ эти татары? Дома у них саманные, и ни единого деревца вблизи каждого из них! Как они от летнего зноя спасаются?.. Пока еще степь безрадостна. Серая, тусклая, без конца и края, с огромными темно-серебристыми пятнами полыни. Ходим рубить мы ее вместе с корнями для топлива, на норы змеиные постоянно натыкаемся. Змеи выползают наружу, как и мы, люди, тянутся к теплу, тело вытягивают на пригорках, под солнышко – тоже греются, ленивые. Даже шипеть не хотят, когда их шевелишь палкой. Нам не велено трогать их, только они и спасают жителей от полчищ полевых мышей. Но вот и земля прогрелась, трава из нее полезла. Низкорослая она еще, но для овец доступная. Разбрелись отары овец по степи, чабанами сопровождаемые.

Рано вроде бы, но вдруг грозы далеко-далеко на севере загремели. Только откуда им? Ведь небо яркое, синее, туч на нем нет. Дошло до нашего сознания: то не грозы, а орудия степь оглашают. Значит, освобождение к нам идет не с Востока, как мы того ожидали, а с Севера. Пора и домой! Засиделись мы тут в татарской деревне. Мирно с ними уживаемся, скандалов нет, спорить не за что. У них свой быт, у нас – свой. У них вся жизнь с овцами связана. Овцы – одежда их, овцы – мясо, овцы – брынза. С продажи баранины на столе татарина и хлеб, и овощи. А мы только есть баранину можем, а не выращивать овец. Чужд нам этот быт. Нам в татарском селе некуда руки свои приложить, да и не с руки прихода своих ждать! Вот почему, оставив здесь временно членов семей слабых, не готовых к длительному пешему переходу, поднимаемся. А что нам подняться? Что голому подпоясаться! Котомку с самым необходимым на спину и – айда! Невольные бродяги мы, – насильственно лишили крова, – идем домой без денег и сумы. Но руки есть, знать, жизни есть основа!

Что за спиной оставляем? Разбросанные вокруг артезианского колодца, безостановочно извергающего светлую прозрачную воду, приземистые из самана татарские домики, без всякого намека на то, что рядом с ними хоть когда-нибудь вырастут деревья. Рядом с домишками находятся кошары с отарами овец. Скирды не сена, а курая, служащего топливом. Да и плиты в домиках для курая построенные, требующие постоянной кормежки прожорливой пасти плиты. За спиной остаются жители села, с которыми мы успели установить дружеские отношения. За спиной останутся пять месяцев томительного ожидания того момента, когда мы двинемся назад, домой!

Нас восемь человек: четверо мужчин, две женщины и два мальчишки-подростка, тоже считающие себя мужчинами. Для этого у них, пожалуй, есть основания, – ими прочувствовано то, что многие не увидят за всю долгую жизнь, и главное из прочувствованного – чудовищное насилие!

Один мужчина с белым билетом, то есть он освобожден от армии по состоянию здоровья. Правда, это не освободило его от трех немецких концлагерей, которые он покидал вопреки желанию немецких властей, проще говоря, он бежал из них. Это мой отец, высокий, как каланча, сбривший густую черную бороду, чтобы немцы не посчитали его за партизана.

Судьба трех остальных мужчин достойна была бы стать основой особого повествования, но…

Иван Супрунов, лет тридцати, бывший моряк черноморского флота. Смотришь на него и удивляешься: «Как могли взять моряком недомерка?» Он не только ниже среднего роста, но и в плечах узок, и в талии тоже. Он обладает невероятно подвижными чертами лица, позволяющими ему создавать самые непривлекательные рожицы. Ему удавалось в одно мгновение скорчить рожу врожденного дебила, даже струйка слюны катилась из уголка рта. Знакомство с ним произошло в тот момент, когда немцы формировали из заключенных мужчин Багеровского концлагеря колонну для отправки в Германию. Иван скорчил такую физиономию, что подошедший к нему немец, плюнул ему в лицо, сказав только одно слово: «Шайзе!»

Константин Хрисанопуло, грек по национальности, и тоже не великан, с миловидным лицом, лет 24-х, не больше. Он в ночное время выпрыгнул из самолета, который был сбит вблизи Керчи немецким «мессершмидтом». Скрывался в селе. Попал в концлагерь. Его успели, в самый последний момент, женщины переодеть в женское платье, в этом платье ему и удалось избавиться от этапа на Севастополь.

Алексей, фамилию его я забыл, умел разыгрывать из себя инвалида, а, в общем, был молчаливым и достойным человеком.

Кроме меня, четырнадцатилетнего мальчугана, был еще один подросток – мой двоюродный брат Володя Мелихов. Он был чуть постарше меня, чуть повыше, чуть поплотнее и намного сильнее. Я ему во всем уступал, кроме объема знаний. Здесь я превосходил его намного! Но в военное время, увы, знания не слишком ценный груз. Следует сказать, что подобное наблюдается и во время падения нравов, сопровождающее всякий раз смену политических формаций.

Женщины: моя тетушка Ирина Максимовна, никогда не славившаяся худобой, но значительно потерявшая в весе за последние полгода, в возрасте 34 лет с приятным лицом, прекрасным покладистым характером. Единственный дефект ее – она абсолютно неграмотна. Двоюродная сестра моя Зоя, красивая стройная девушка 17 лет.