Оксана Коложвари - Обратная сторона воды. Стихи

и усмехается, слыша, как я, сбиваясь, хриплю,

самой себе возвращая то, чего больше нет,

эхом из тьмы молчащей – я люблю, я люблю…

Мне подарили зимою медведя, я назвала его Эль,

Он белый, надушен ладаном,

размером чуть больше младенца.

Каждую ночь я ложусь с ним в белую, как снег, постель

и прижимаю его к животу, пытаясь уснуть и согреться.

Каждую ночь я пытаюсь спастись из вязкой реки снов,

там, где под чёрным илом на дне острых коряг изгибы,

падаю вниз и туманною лентой вьётся из губ кровь,

и на другой стороне воды бьётся луна, как рыба.

Тело мое, как приманка, белеет в этой ночной воде,

смерть проплывает слепою рыбой

с острыми плавниками.

Я так стараюсь стать незаметной, словно бы я – нигде.

Околоплодные воды реки мне растворяют память.

Каждое утро я просыпаюсь, всплывая из черных рек

этих отравленных снов, и вдруг понимаю – жива, жива.

Я выползаю на волю из простыни,

белой, как мёртвый снег,

и вспоминаю – время, имя, и все остальные слова.

Он остается лежать, медвежонок,

в смятой ночной простыне,

вывернув лапы, словно зовёт не размыкать объятий,

ночью, как якорь, он удержал меня в этой чужой воде,

и возвращает сейчас из снов

в круг привычных понятий.

Какой-то для душа душистый гель,

мятная паста зубная,

к кафелю лбом и вниз близоруко глаза опустив,

вижу, как чёрные струи воды по животу стекают,

смывают ночные сны и уползают спиралью в слив.

Кто же поёт эту жуткую песню

про «скоро закончится, скоро»?

Чёртовы нотные знаки на ветках —

птицы орут в тишине.

Кончатся страхи, и муки, и сказки,

и песни, и ссоры, и споры.

Скоро свернётся, сомнётся, иссякнет.

Что же останется мне?

Мир опустевший – рассыпаны в бездну

реки, леса и закаты.

Всё разлетелось сияющей пылью,

каплями крови во тьме,

всё, что мерцало, шуршало, блестело,

звало и манило куда-то —

щепки, осколки костей и ошмётки,

а что же останется мне?

Как мне увидеть, ослепнув навек,

это бег, как полёт, над травою?

Без напряжённых ноздрей,

чем вдохнуть этот ладанный запах любви?

Где мне в сломавшемся мире

хотя бы на миг пересечься с тобою?

Нет ни следов, ни примет, ни тебя, ни меня,

и – зови, не зови.

Чем осязать эту нежность испода,

атласную кожу предплечья?

Не прикоснуться к щеке – испарилась щека,

и в отсутствии рта

речь недействительна. Только душа

не находит замены для речи

в этом распавшемся мире,

где вечна одна тишина, пустота.

Как же ей вынести весь этот ужас

и выдюжить всю эту муку?

Ищет во тьме хоть осколок от плоти,

хоть краешек кожи в огне,

трахеи обрывок – провыть, прохрипеть,

не тебе, так себе эти звуки:

«Нет! Мне не пусто, не тошно, не страшно,

не больно, не больно! не…»

Я бы хотела иметь десять ртов,

чтобы не прерываясь тебе говорить, петь.

Я бы хотела иметь сто рук,

чтобы тебя обнять, защитить, укрыть.

Я бы хотела иметь тысячу глаз

и отовсюду ими в тебя смотреть.

Тебе ничего не нужно делать —

просто дышать, смеяться, летать, быть.

Я бы хотела тебя заманить, забрать

и поместить внутри,

меж виноградных кистей легких,

к сердцу левым виском прижав.

Не шевелись, остановись, просто —

укройся во мне и замри

в этих таинственных тёплых внутренностях,

как цветок среди трав.

Я бы хотела тебя не держать, отпустить на волю,

но я боюсь,

я ведь не верю этому ветру, этому солнцу,

этой земле и воде.

Мне иногда снится ночами в кошмарах – я оглянусь

и не найду тебя больше, и не увижу тебя, ты – нигде.

Я так боюсь – всё однажды закончится,

так, как кончается дождь,

как перед смертью дыханье кончается

и высыхает слюна во рту.

Мне надо знать – ты летаешь,

дышишь, поёшь, живёшь,

чтобы понять, что и я – слышу, вижу, дышу. Живу.

Раскинешь карты, подбросишь кости.

Не жди ответа.

Не будет толку ни в лжи, ни в злости.

Без толку это.

Не будет толку ни в дне, ни в ночи,

ни в снах, ни в мыслях.

Что ни попросишь, что ни захочешь —

не будет смысла.

Ни уголочка нет в этом мире,

чтоб предназначен

плечом прижаться, лицом приникнуть,

хоть долг оплачен.

Ошибся дверью, вошёл случайно,

так мучься, майся!

Хоть вой от боли, хоть рви на части,

как ни старайся —

не будет смысла, не будет счастья,

не будет толка.

И ты не целый, и всё случайно,

куски, осколки.

Убить попробуй, любить пытайся,

взлети, разбейся.

Как не усердствуй, как ни старайся,

нет, не надейся.

Иди дорогой, иль через поле,

круша запреты,

Хоть подчиняйся, хоть рвись на волю —

без толку это.

Ни так, ни эдак, ни тем, ни этим,

ни врозь, ни вместе

не будет толку. Ни в Тьме, ни в Свете

ты не на месте.

Левый край комнаты скрыт в упругой тьме,

правый извлечён лампой, как солнечным светом луна,

если я протяну руку, надвое, каждый себе

свет и тьма торопливо разделят её пополам.

Я захожу во тьму частями —

кисть, предплечье, плечо, спина,

удерживая зубами крик во рту, не отпуская звука,

Пальцы, ломая ногти, наткнулись, но это стена.

Я возвращаюсь – предплечье, кисть,

и выуживаю пустую руку.

И на краю стула,

качая правой ногою в туфле на каблуке,

как на краю пропасти, левой рукой охватив колено.

Бьются любви слова о зубы

и перекатываются на языке,

как тяжелая галька во рту картавого Демосфена.

Фазиру Муалиму

А все про него-то думали – он герой,

спасатель, спаситель, стоящий за вас горой,

выманивает дудочкой крыс из нор,

и может свести, обидевшись, ваших детей,

смести в кулек, как мусор, сгрести их в горсть,

увлечь в просторы невидимых областей.

А он-то ищет кого-то, чей тонок слух,

детей или крыс – все равно, кого-то из двух,

кто есть, тот и будет за ним в темноту брести,

он просто ищет, кто слышит его дуду,

кто может радость от музыки обрести,

ему всё равно – в раю это, или в аду.

А здесь – ни рая, ни ада, ни света, ни мглы,

стерильная чистота и пусты углы,

и все так заняты чем-то, не знают чем,

но чем-то заняты очень, и вот беда —

не видят, не слышат, не замечают совсем,

и не нуждаются в музыке никогда.

Глазами больными глядя поверх голов,

в толпе бредёт отчаявшийся крысолов,

да только тут отродясь не бывает крыс,

и даже детей, и некого тут вести,

здесь бред и морок, и ветра сердитый свист,

у всех тут болезнь нечувствительности.