Сергей Снеговский - Сны в вещевом мешке (сборник)

C пробитой головой ольха под Самарой —
Когда-то Есенин это сказал.
Я еду туда из Москвы златоглавой
Поездом сонным «Москва – Сатана».
Я не стану описывать суть перемены
Первых двух букв казахского города,
Просто нет никакого сейчас настроения
И, на первый взгляд, никакого повода.
Экран окна заливается рябью,
Черно-бело-зеленою рябью берез,
А со мною воспоминания рядом,
Футболка с остатками твоих слез.
Я отпел под гитару вчера свои проводы,
Проводник разрешил мне напиться.
Это было похоже на похороны,
Но народ продолжал веселиться.
Что-то важное скорчилось и погасло,
Жаль, я сам не пойму что.
Может быть, я грущу напрасно?
Грусть не мое ремесло.
Я жду, когда поезд подъедет к городу,
Родному самому на земле,
Ольха поднимет пробитую голову
И улыбнется мне.

На экране мертвые актеры
Дарили надежду на жизнь живым,
Крали открыто зрителей взоры
И возвращали им.

Небо как небо – белый порошок на зеркале синем.
Я лежу на холме,
Читаю бегло строки, уродливые, как линии
Неправильной геометрии в моей голове.
Еще много всего неправильного,
Многое не отсюда.
Я лежу на холме и плаваю
В несовместимости иглы и верблюда.
Зацелуй меня до смерти пьяного,
Милое, белое небо,
Забери меня, прикармань меня,
Я отказываюсь от ночлега.
Я усну на холме сегодня,
На спине, на траве, до рассвета,
И пусть кудри мои причешет мне
Мое тридцать седьмое лето.

По комнате и на столе
Разбросаны карандаши и ручки,
Бумага, песни и стихи,
Я рифмам и словам попутчик.
Еще одним короче днем
Жизнь белого листа А4.
И лето прожито в квартире,
Горит слабеющим огнем.
Как флаг победы над Рейхстагом,
Горят сурьмой и медью клены.
Горела белая бумага
И пеплом сыпалась с балкона.

Солнышко красное не попрощалося,
Прокатилось по горизонту и кануло,
Ну а нам с тобой всего ночка осталася,
Бежало время, слезами капало.
Что ж ты, солнышко торопливое,
Не споткнулось, не заигралося
С ребятней кучевой белогривою,
С синеокой тучкой-красавицей?
Ты всё время спешишь в одну сторону,
Колесом красно-желтым катишься.
Заблестит оперенье ворона
Лишь наутро, как только спохватишься,
Как, замешкавшись, мамка, по дому,
Покормить забывает малого
И спешит к нему сломя голову
Впопыхах и едва не падая.
Так и ты неба вечность меряешь,
Возвращаясь всегда на исходную.
Только мне попросить хотелось бы
Сегодня не делать оного.

В мусорном баке, в который я выбросил
Все свои страхи вчерашнего дня,
Очнулась, проснулась, открыла глаза
Правда, природа которой проста:
Я боялся остаться один!
Шевелилась, как черви в руке рыбака,
Исторгала смрад, и текла,
Пузырилась пеной зловонного рта,
И лилась через край, настигая меня
Снова! Снова! Я дико орал,
«Да я сумасшедший, – себе я сказал, —
Брось, забудь, это было вчера…».
Я проснулся, сильно болела рука.
Опрокинутый стол, переломанный быт —
Сколько лет я вот так вот его разрушал.
Я остался один, я тобою забыт.
Я в костюме теперь на два метра зарыт.

Меня подташнивает и бросает
В кабинете то в жар, то в холод.
Злость напирает и слабость,
Я чувствую… не сказать что голод,
А непреодолимую тягу
К силовому вмешательству в головы
Тех, кто меня окружает
И наглым способом доит.
Я должен им улыбаться,
Заведомо зная ложь.
Мне нужно сейчас постараться
Удержаться и не вытащить нож,
Острое лезвие правды,
Отточенное до последней буквы,
Неудобно-блестяще-яркое,
Исполосовать придурков.
С нашпигованными ложью ушами
Стою, чувствую себя идиотом
Ради кривлянья жалкого.
Подкатывают позывы рвоты.
Особенно если зависит
Что-то важное в результате
От этого потока кислого
Изо рта работодателя.
Ах, если бы не безработица
И не вопрос в цене,
Я б настроение сильно испортил им
И стало бы лучше мне.

Корабли наши не разошлись,
Они лишь поменяли курс,
А где-то другая жизнь,
Где-то плачет ракиты куст.

Наши флаги не выцвели,
Гордо реют над крышами,
Просто краску смыли дожди
Или чуть постарели мы.

Наша правда в красном углу
Деревенской простой избы.
Флюгер вертится на ветру,
Мы стоим у последней черты.

Где-то липко горит закат,
Ярко-красно горит – пусть.
Отцветает вишневый сад,
И ракиты уже срублен куст.

Не кручинься и не робей,
Мы с тобою одной тропы,
Одной судьбы странники нищие,
Но самой лучшей страны.

Белым саваном, тихой гаванью
Непутевая жизнь залечена.
На маршруте единственно правильном
Удержался, крылом твоим венчанный.
Не упал, не пропал, не сгинул я,
Перед ветром встречным не кланялся.
Находила меня ты, милая,
Если сам от себя даже прятался.
На крутых поворотах жизненных
Как хотелось бы мне не настаивать.
Я надеялся стать невидимым,
Чтобы лишний раз не расстраивать.
Потому что важнее важного
Мне теперь твое сердце спокойное
И кораблик сына бумажный
По волнам ручейка нестройного.
А когда мне постелют красную
На столе с кисеей материю,
Ты скажи, чтоб закрыли форточку
И не хлопали сильно дверью.

В петле болтается клоун
В сиреневом кислом дыму.
Я подошел к окну.
На ручке спортивная сумка.
Я вспомнил: когда-то давно
Лежало в ней кимоно.
Нашел там разбитую рюмку
И пылью покрытое дно.
Стало грустно… После смешно…
Куплю себе новую.

Где-то там, посредине куплета,
Между новых голодных строк,
В центре вечного хвойного лета
Потерялся маленький бог.
Он сидит на игле и курит,
Задумчивый и простой,
На игле петропавловской башни
И машет, машет рукой.
Он давно уже бледен и слаб,
И платок в руке белого цвета,
А небо плюет гранатой раската,
Пытаясь выиграть бой.
Маленький бог расстроен,
Он даже немножко зол.
Всё всегда происходит вовремя,
А время – серьезный конвой.
На асфальте темнели лужи,
Дождь закончился, дождь завязал.
Где-то там, посреди ненужных,
Отрешенных и побежденных
Безымянных солдат надежды,
Маленький бог лежал.